Заметки на полях
Шрифт:
— Тебе придётся раздвинуть ноги. И согнуть их в коленях. Хотя, если уж ты настаиваешь на полной откровенности, то есть вариации и неочевидные подробности. Например, потом, после проникновения, ты можешь сдвинуть ноги обратно, это сделает ощущения ярче. То есть, технически это возможно. Не уверен, правда, что в столь юном теле мне хватит длины…
— Хватит! — Она столкнула меня, встала, красная, как маков цвет.
— Хорошо, что ты в меня веришь, — сказал я. — Так что, показать тебе позы стоя? Их у нас было две. Но вторую, боюсь, я точно не потяну. Не хочу называть тебя жирной, упаси боже, но я ещё маленький, и мне тебя не удержать.
— Я сказала, хватит! — Аня отвернулась к двери, сложив руки на груди. Я остался лежать. Я вообще-то человек не привередливый, пол меня более чем устраивает. А зачем сидеть, когда можно лежать? Вот то-то же…
— И как далеко ты мог бы зайти? — спросила Аня.
— Так ты мой возраст не вычислишь, — вздохнул я. — Ань, это бред. Мы ходим по кругу. Будь ты поопытней, ты, может, и смогла бы довести меня до той точки, откуда я врублю заднюю. Я могу тебе даже подсказать. Например, меня бесит, когда меня начинают соблазнять. Ну, вот прям конкретно, с томными взглядами из-под ресниц, с эротическими позами во время бесед, с намёками. Мне становится скучно, я ищу пути отхода. Но ты не умеешь так себя вести. Ты — чистая и искренняя, хоть и немного дура. Но тебе это даже идёт.
Аня повернулась и посмотрела на меня сверху вниз.
— Я не «немного» дура, — сказала она. — Много. Очень. До меня только сейчас дошло, что я не искала способа опровергнуть твои слова. Я хотела получить доказательства.
— Если хочешь, я могу хорошенько изнасиловать своё подсознание дядь-Петиным даром и рассказать тебе про падение редуцированных в древнерусском языке — мы это в универе изучали. А зарубежную литературу у меня преподавала Марианна Ивановна Воропанова, она и сейчас там работает, можешь проверить. Хорошая женщина, ей, правда, лет миллион, наверное, нам казалось, что она лично знала Гомера, Софокла… В две тысячи пятом году «Гориллаз» выпустят свой самый охренительный альбом под названием «Демон дэйз», но лично мне больше всего понравится «Зе нау-нау» восемнадцатого года. В две тысячи восьмом умрёт от остановки сердца Егор Летов. Дэцл тоже умрёт. Стивен Хокинг. Кобзон. Евдокимов. Будет возможность осуществлять видеозвонки, но большой популярности они не завоюют. Как ни странно, люди предпочли всем видам общения — буквы на экране. Экология в мире будет уничтожена практически полностью, но мы каждый год будем уверять себя, что всё не так уж плохо. Плутон перестанет быть планетой. Рак будет истреблять людей так, будто ему за это платят… А-а-а, к чёрту! — Я резко сел на полу. — Ань, я не хочу ничего доказывать. Я устал — понимаешь? Я зае**лся всю жизнь что-то доказывать глухой стене. Раз уж моя смерть никого не устраивает — так дайте мне просто пожить! Просто, блин, пожить! Не веришь — не верь, давай будем считать, что я просто долбанутый подросток. Добьём эти оставшиеся сеансы и разбежимся в разные стороны.
Аня смешалась. Она несколько раз приоткрывала рот, чтобы что-то сказать, но не могла издать ни звука. А я смотрел на неё и пытался найти в сердце хоть каплю сочувствия. Не нашёл. Непостижимым образом Аня всё-таки вытащила нас из той неловкой ситуации, связанной с сексуальным влечением. Вытащила — и затащила в другую. В ту ситуацию, где мне плевать на всё и вся, потому что я — мёртв.
В дверь постучали. Аня подпрыгнула чуть ли не до потолка.
— Занято! — огрызнулся я.
— Анна Фёдоровна? — раздался с той стороны женский голос. — Семён Ковалёв у вас? Его мама ищет по телефону.
31
Я шагал по коридорам чужой школы, как заключённый к электрическому стулу. Мама должна была спать. Она, блин, должна была восстанавливать силы после суток работы! Что бы ни заставило её бодрствовать и звонить мне — это точно не имело ничего общего с радостью. Случилась какая-то жопа.
Какая?
Мама полезла в шкафчик тяпнуть спирта и заметила, что упаковка нарушена? Бред. Алкоголизмом мать точно не страдала. Разве что я успел настолько её измучить, что теперь всё пошло наоборот… Нет, чушь. Она в перестройку выжила, одна, со мной на плечах. А это пострашнее было, чем школьные тёрки. Не та натура.
Вот самое хреновое — когда даже предположить не можешь, за что тебя казнят.
— Милостивая госпожа, — сказал я, обращаясь к идущей впереди директорше, — могу ли я обратиться к вам с деликатным вопросом?
Женщина с седыми волосами, слегка подсиненными, посмотрела на меня с изумлением.
— Это каким таким вопросом?
— Как вам показалось, у моей мамы расстроенный голос?
— Взволнованный скорее, — вздохнула она. — Что, опять набедокурил?
— Да нет, — отмахнулся я. — В моём возрасте бедокурить уже как-то неприлично. Накосячить — мог, это да. Вопрос, где конкретно…
Тут мы подошли к кабинету, и комментировать мой ответ директорша не стала. Открыла дверь, жестом предложила мне пройти к столу, на котором понуро лежала жёлтая телефонная трубка, связанная с аппаратом черным вьющимся проводом.
На уединение рассчитывать не приходилось. Директорша уселась за стол и вытаращилась на меня. Да уж. И эти люди, небось, ворчат, что у молодежи никаких приличий. Ладно, хрен с ним, нам, покойникам, по хрен такие мелочи.
— Семён у аппарата, — буркнул я в трубку.
Почему-то сразу же услышал облегчённый вздох. Не слёзы, не ругань — вздох.
— Алло? — позвал я.
— Семён? Ты живой, с тобой всё в порядке?
— Умер, в морге. А что такое-то?
— Ты почему мне не сказал, что тебя арестовали?
— Арес… чего? — Я вытаращил глаза на директоршу. — Не знаю… Наверное, пьяный был, или под наркотой, не помню такого. А за что взяли? Только не изнасилование, только не изнасилование, только…
— Да перестань ты чушь нести! — крикнула мама. — Вчера тебя арестовали, после того как избили!
Я мысленно сказал нехорошее слово. Даже не одно, а несколько, одно другого хуже. Как быстро выплёскивается дерьмо-то, а…
— Мам, да что за чушь? Никто меня не арестовывал.
— А Катя говорит, арестовали!
— Стоп. Катя? Ты что, в школу ходила?
— В какую школу?! Она сама ко мне пришла! Она и сейчас здесь, второй урок пропускает, за тебя волнуется!
Я закрыл глаза, потёр лоб свободной рукой. Картинка потихоньку сложилась.
— Дай ей трубку, — попросил я.
— Семён, скажи, что с тобой случилось?
— Мам, я объективно в девятой школе, ты выдернула меня с приёма. Утром я был дома. Живой. Что, по-твоему, со мной такого страшного случилось?
— Я не знаю, потому и спрашиваю.
— Всё нормально. Дома расскажу подробности, тут не могу, линия прослушивается. — Я подмигнул директорше, она неожиданно смутилась и, забормотав что-то, уткнулась в компьютер. Ух ты, компьютер у неё. А я и внимания не обратил. Прогрессивная кошёлка, да простит меня Иисус за грубость мысли. «Косынка», или «Паук»?.. Я наклонился вперёд, взглянул на экран. Не угадал, «Сапёр».