Заметки на полях
Шрифт:
— После приема сразу домой, — потребовала мама. — Я спать не буду…
— Мам…
— У меня сейчас давление поднялось…
Ну, погнали наши городских…
— Ладно… Я — быстро, обещаю. Дай Катю.
И мама дала мне Катю.
— Ну и что за подставы, мать моих будущих детей? — спросил я, услышав знакомое виноватое дыхание.
— Я думала, с тобой что-то случилось, — чуть не прошептала она, должно быть, почти целуя трубку.
На заднем плане я услышал голос мамы, она говорила что-то насчёт того, что нехер передо мной оправдываться.
— За это имя девочке буду выбирать я.
— Какой девочке? — удивилась Катя.
— Нашей девочке. Если будет на тебя похожа — назову Таней, в честь Тани Гроттер. А если на меня — то Алисой. В честь Алисы Селезнёвой. А если на соседа — тогда Олегом. В назидание.
Катя несколько секунд помолчала, потом, видимо, мама отошла, и она спросила:
— А если мальчик будет?
Я улыбнулся:
— Переживём. Главное — это любовь, остальное — фигня. Мы со всем справимся! А Гоше — пиздец, так ему и передай.
Директорша выразительно откашлялась, а Катя напугалась:
— Семён, он не виноват!
— Передаю по буквам: Петя Игорь Захар Денис Емельян Цукерберг. Так и передай. Всё, кончай беспокоиться, дуй в школу, кто мне, блин, домашку таскать будет?! Один эгоизм на уме!
— Да ну тебя… — Кажется, она немного обиделась. — Я ведь правда…
— Знаю. Ты молодец. Ты — самая лучшая. Люблю тебя.
— У… угу.
— Чего «угу»? Ты меня любишь?
— Угу…
— Что, мама опять над душой стоит?
— Угу!
— Что-то я запутался. Так любишь, или стоит? Это разные…
Быстрый вдох и резко, шёпотом:
— Люблю!
И короткие гудки. Я с улыбкой положил трубку на рычаг.
— Ишь как там у тебя, — качнула головой директорша. — Не рановато?
— Не, — радостно заверил я её, — у меня уже сперма вырабатывается, представляете?
Аню я нашел в том же кабинете. Одну, в полнейшем раздрае чувств. При виде меня она так и подскочила.
— Ч-что? Что там? Из-за меня?
— Не, — отмахнулся я. — Другое. Забей. Слушай, я пойду, а? У меня там мама не спит… Всё равно с тобой сейчас каши не сваришь. Приди в себя до понедельника, а там начнем все сначала. Пока.
Я поспешил уйти. После разговора с Катей у меня опять было такое потрясающе ощущение внутренней чистоты, что даже если бы Аня танцевала обнаженной, вряд ли бы я обратил на нее особое внимание. Хотелось сохранить это чувство как можно дольше, наслаждаться им, жить в нём, купаться…
— Постой.
Я обернулся на пороге, стараясь не показать раздражения. Аня протягивала мне пакет с кассетами и наушниками. Поколебавшись, я подошёл к столу, взял пакет. Наши пальцы при этом соприкоснулись, взгляды встретились.
— Спасибо, — сказал я. — От души. За всё. Может, ты мой ангел-хранитель, как знать…
— Это просто кассеты, — пробормотала Аня, краснея и опуская взгляд.
— Глупый ангел-хранитель, — улыбнулся я. — Но это где-то даже мило.
Не успев даже задуматься, я наклонился к ней и поцеловал в щеку. И вышел из кабинета, закрыв за собой дверь.
Кататься по Назарово в начале нулевых — то ещё удовольствие. Стоишь и ждёшь. Опять ждёшь, снова ждёшь. Будь у меня мобильник, мама бы уже раз пять позвонила с вопросом, где я. Хорошо, что нет мобильника. Вообще, если разобраться, вредная вещь. Люди привыкли в любой ситуации хвататься за телефон и звонить, писать, ещё чего-то делать. Остановиться и подумать — навык редкий, исчезающий. Впрочем, это в будущем. Сейчас-то пока идиллия: никто не звонит, все думают. Только вот автобусы не ходят ни хера.
Наконец, подвалил трясущийся жёлтый выкидыш с выпученными круглыми фарами, в которых так и читалось: «Это со мной происходит? Я еду? Как такое вообще возможно?!».
Народу туда набилось примерно столько, сколько было на фестивале Вудсток. Я втиснулся последним. Это в Красноярске возможны варианты, а тут остановки две: Назарово и Бор. Это я, конечно, сильно преуменьшаю, но кто меня осудит? Ты? Или ты? А может быть, ты? Попробуй, посмеёмся. Эх, прикольно вести внутренний монолог! Сразу таким оригинальным, блистательным себя чувствуешь, аж перья расправляются. Увлекаться, правда, опасно. Снаружи посмотрят: о, а чё это он перья расправил? И как выдадут по первое число… Им-то непонятно, что ты блистающий, они думают — чмо какое-то.
Автобус трясся, старательно выдерживая скорости около тридцати километров в час.
— Куда так гонишь, шеф? — подколол я водилу. — Все там будем, не торопись, а то успеешь.
Пожилой дядька, серый лицом, в серой одежде, посмотрел на меня серыми глазами и что-то буркнул серым голосом. Серёга, наверное.
За то время, что я добирался до дома, можно было подсесть на наркотики, переспать с несовершеннолетней проституткой, вскрыть себе вены и вступить в какую-нибудь секту, досконально вызубрив их вероучение. А когда я подходил к подъезду, с губ моих само по себе сорвалось нехорошее слово.
На лавочке у подъезда сидели двое: Рыба и Вол. Так, теперь про дом вообще можно забыть. Вот ведь суки две, а! Нет чтоб до конца уроков хоть подождать, потом культурно прийти, постучаться: здрасьте, а можно Сёму, е*альник ему разбить, на два слова? Нет, блин. Свалили с занятий. Сидят. Пиво, кажется, пьют, уроды…
Я решительно надвинул на глаза капюшон, сунул руки в карманы и быстрым шагом подошёл к лавочке.
— И чё тут трёмся, а? — рыкнул на странно неподвижных и молчаливых пацанов.