Заметки на полях
Шрифт:
Если можно так выразиться, то с ней мы просто сходу стали старыми друзьями, плюс постель. И это были идеальные отношения двух взрослых идиотов, понятия не имеющих, чего они хотят от жизни. Всё было великолепно, пока половина из вышеозначенных идиотов внезапно не обрела понимание того, чего она хочет от жизни. А оставшаяся половина осталась с осознанием того, что жизнь — это асфальтоукладывающий каток, который только что перестал нежно массировать тебе спину и неспешно катит дальше.
До Даши у меня были попытки что-то серьёзное построить. Были свидания. И каждый
То же самое происходило и на свиданиях. Цветы. Интонации. Танцы. Немного выпить. Проводить домой. Поцеловать перед дверью. Зайти на чай… Я с самого начала хотел сказать: «Слушай, тебе правда всё это надо? Для тебя что-то значит этот грёбаный веник, который ты нюхаешь, и который засохнет у тебя в вазе через пару дней? Тебе нравится сидеть в этом заведении, в окружении чужих людей, живущих своими жизнями? Дёргаться под музыку? Тебе в самом деле всего этого хочется, от всей души, или ты просто играешь в ту игру, которую навязало тебе общество? Честно говоря, если ты воспринимаешь всё это всерьёз, то у нас с тобой изначально диаметрально противоположные представления о „серьёзе“. А если нет, то… Давай убежим?».
Сама идея свиданий — убожество в чистом виде, пережиток тех времён, когда родовые-племенные отношения рулили всем. Когда жениха с невестой сводили в одной комнате, садились кружком и, раскрыв рты, смотрели, как они друг друга обнюхивают.
Я готов разрезать себе вены и кровью подписаться под каждым словом из всех, здесь написанных, но блин… Блин! Какого хрена с Катей — всё не так?! Почему стоит мне только вспомнить нашу дурацкую вылазку к рыбразводне, как сердце замирает, а на лице появляется идиотская улыбка? Убил бы! Жалкая конформистская подстилка ты, а не Сёма. Настоящий Сёма отважно шагает с балкона и курит с дядей Петей. А ты кто, уёжище лесное?..
— Чё, б**дь, жену караулишь?
Я подпрыгнул от неожиданности и повернулся, готовый немедленно пробить в рожу. Но не пробил — увидел Рыбу.
— Напугал, б**дь, — буркнул я. — Ты чё тут?
— Я живу тама. — Рыбин кивнул на дом, что стоял перпендикулярно Катиному, по той же улице, что и Гошин. Такой же серый, бетонный, приземистый двухэтажный. — Сижка есть?
Я дал ему «Винстона».
— Слушай, чё, — сказал я, пока Рыба прикуривал. — Ты, это… Давай про «жену» — тормозни.
— А? — Рыба, щурясь, посмотрел на меня сквозь дым.
— На, — огрызнулся я. — Чтобы по школе такого больше не говорилось. Жена, жена…
— Ты ох*ел? — возмутился Рыба. — Я тут вообще не при делах. Сам при всех херню спорол.
— Тоже верно, — легко согласился я. — Ладно, разгребём. Слушай, раз уж ты тут. Такое дело. Бабла срубить не желаешь?
Глаза у Рыбы засветились хищным светом.
— Чё за тема? — понизил он голос.
— Нормальная тема. Но нужна тачка. И ножовка по металлу. Лучше две. Тачка желательно — не поселковская. И надёжный водила. Чтоб не проп**делся потом, если вдруг чего.
Пока я говорил, выражение лица Рыбина менялось. На нём появилось удивление, потом — уважение. Страха — не было. Гоша бы, услышав про тачку, ножовку и «если вдруг чего», обосрался бы многократно. Хотя всё равно мужественно пошёл бы со мной до конца. И меня немного мучила совесть, что я не предлагаю эту тему ему, но…
Но есть люди, у которых пораженческая мораль. Почему-то я твёрдо знал, что с Рыбой мы дело сделаем и спокойно разбежимся, а с Гошей — заметут нас. Как пить дать — заметут. К тому же, откуда Гоша возьмёт неместную тачку с водилой-молчуном? Нет, тут нужны связи на «тёмной стороне». А у Рыбы они есть, да ещё какие.
— Замучу, — не долго думая, сказал Рыба. — А чё делать-то будем?
— Воровать, Рыбин. Воровать, — вздохнул я. — Но — у государства. Так что мы, по сути, будем немножко героями. Понимаешь?
«Воровать» — это он понимал. Я в двух словах объяснил ему суть вопроса. Рыба в трёх словах попытался выяснить больше. Я его приземлил, сказав, что не вчера родился. Рыба поворчал, но настаивать не стал.
— Когда? — спросил он.
— На выходных лучше, — сказал я. — Меньше народу.
— Вечером, ночью?
— Не, — покачал я головой. — Днём. Все тёмные дела делаются днём. Так они вызывают меньше подозрений.
Рыба ушёл, пообещав пробить тему с тачкой. Ушёл вовремя — как раз вышел из подъезда Гошин отец. Выглядел он не очень. Шапка сбилась, куртка как-то смялась. Складывалось впечатление, что его хватали за грудки, прижимали спиной к стене и что-то доходчиво объясняли.
— Ну-ка… — Я обошёл Анатолия Геннадьевича и увидел, что сзади куртка в извёстке. — Б**дь, да он что там, совсем ё**улся, что ли? — вырвалось у меня.
— Что? — дёрнулся Гошин папа. Посмотрел на меня каким-то отстранённым взглядом.
Он, казалось, не верил в реальность произошедшего. В его мире взрослые люди не кидались друг на друга в подъездах. Они любой спор решали словами, с добродушными улыбками на открытых лицах.
Но, видимо, отец Кати был настоящим мудаком. Либо Анатолий Геннадьевич ещё меньше, чем я, представлял себе, что это значит — быть отцом девочки в начале двухтысячных.
— Я говорю, какого хрена эта обезьяна себе позволяет? — повысил я голос. — Этого ни хрена нельзя так оставлять.
— Да уйди ты! — оттолкнул меня Анатолий Петрович и поправил шапку. — Поговорил я с ним…
— Это я вижу.
— Правильно он всё говорит. Ведёшь себя, как дурак. Кто тебя к нормальной девчонке подпустит?
Я смотрел на него с жалостью. Тяжело видеть, как рушатся колоссы. Из Анатолия Петровича, конечно, колосс такой себе, но всё же он был взрослым. И представлял себя авторитетом в моих глазах. Ему было мучительно больно передо мной обосраться, и сейчас он был готов цепляться за любую соломинку, лишь бы спасти свой авторитет.