Заметки на полях

Криптонов Василий Анатольевич

Пятый этаж, лестница на чердак. Катя смело полезла первой, держа в одной руке бутылку. В какой-то момент она пошатнулась, и я придержал её за то место, которого, по-хорошему, не надо было пока касаться. Прикосновение всколыхнуло во мне непростые мысли и фантазии. Но зато Катю оно отрезвило немного. Она крепко вцепилась в металлические перекладины и заползла-таки вверх, откинула с грохотом крышку.

Наверное, на чердаке было пыльно. Но пыль, подчинённая странным, изменившимся законам, к нам не приставала, не клубилась в воздухе. Мы и правда были как призраки. Призраки,

или ангелы.

Выбрались на крышу, уселись на краю, держась за ограждение, свесив ноги над бездной.

— Вот так это и было? — шёпотом спросила Катя.

— Почти, — понял я её без пояснений. Может, даже чуток повыше.

— Страшно?

— Шагать — нет. А лететь — очень. Всё исчезает. Только асфальт, летящий навстречу, и — ужас.

— Ужас…

Она смотрела вниз, как загипнотизированная. А у меня от воспоминания все интимные мысли из головы выдуло. Оно и к лучшему, конечно… Захотелось курить. Я достал пачку.

— Дай мне?

— Кать… не надо.

— Одну!

Я посмотрел в её глаза и увидел, что ей нужен не папочка и не старший брат. И не друг даже. Ей нужен был кто-то ближе. Кто-то, кто не станет отговаривать от нисхождения в Аид, но пойдёт рядом и покажет дорогу.

— Одну на двоих, — решил я и, прикурив, протянул сигарету ей.

Как и следовало ожидать, с первой затяжки она принялась кашлять. Я попытался забрать источник зла — не позволила, отвела руку. Я, вздохнув, хлебнул пива. Ждал исповеди, и она последовала.

— Я тебе немного соврала, — сказала Катя, глядя перед собой. — Я ведь точно знаю, почему тогда ничего не сказала.

И снова я без пинка понял, что речь идёт о моих стихах. Кивнул, глядя на её профиль в остатках фонарного света снизу.

— Я в прошлом году ездила в лагерь. В какую-то деревеньку, недалеко от Красноярска.

— Угу, было что-то такое… Я почему-то отказался.

— А я поехала. Мне, может, хотелось, чтобы и ты поехал, откуда я знаю…

Прозвучало слегка агрессивно. Она будто заранее пыталась за что-то оправдаться.

— Мы там были две недели. И я на третий день познакомилась… с парнем.

Сердце нехорошо кольнуло. И вспомнилось пророчество дяди Пети об отходняках. Вот за каждую эту секунду мне придётся платить… Готов ли я?

Готов.

Катя помолчала. Съёжилась, будто ждала выговора. Не дождалась.

— Ему было пятнадцать. И мы с ним курили за корпусом. Однажды они с парнями водку пронесли, и он ночью пригласил меня. Я пришла и… Мне так плохо, как потом, никогда не было.

— От водки? — спросил я.

— Угу.

— Только от водки? И всё?

— А если бы не всё? Ты бы сейчас меня ненавидел?

— Не тебя. Его.

Катя сделала затяжку и вернула сигарету мне.

— Он пытался… я знала, что над ним смеются друзья. Но мне было страшно, я совсем не хотела, и…

— И он тебя бросил.

Катя покачала головой. Я заинтересовался неожиданным поворотом.

— Мы писали письма потом. Почти полгода. А перед Новым годом его письма нашёл папа.

Я закрыл глаза. Я понимал её молчание. Бывают ситуации, которые можно описать лишь одним словом: п**дец. Я вспомнил широкое лицо её папаши, представил, как легко оно наливается кровью.

— Я думала, он меня убьёт. А потом… он заставлял читать их вслух, каждое, и заставлял меня рвать и выбрасывать. Там была фотография… он прислал мне свою фотографию. Папа сказал, что посадит его за… — Она всхлипнула, пробормотала что-то совершенно невнятное. — Заставил написать ему под диктовку, что я не хочу больше с ним разговаривать, и… там, много ещё чего. И отправил письмо сам. А мне месяц из дома даже выйти не разрешали. Каникулы закончились — он меня поначалу даже в школу провожал и встречал. Денег ни копейки не давали. Но я всё равно сумела написать ему письмо.

— А он так и не ответил.

На этот раз я угадал. Катя опустила голову и заплакала. Я задумчиво докурил сигарету, выбросил окурок. Прижал Катю к себе.

— Ты о нём до сих пор вспоминаешь?

— Нет, — прошептала она, дрожа у меня в руках, как осинка. — Просто… обидно…

Если бы я тогда, в детстве, мог представить, что устроит в её сердце мой идиотский конверт… Но все дети — эгоисты. И я думал только о том, что Катя меня не любит. А она, может, и любила. Но не хотела вновь оказаться в такой ситуации. Не могла. Но вот — оказалась.

— От меня ты не отделаешься, — сказал я. — Хоть письмо пиши, хоть в глаза на три буквы посылай. Я тебя спасу.

Кажется, она засмеялась сквозь слёзы.

— Как? — услышал я, будто шелест застывшего ветра. — Уведи меня сейчас!

— Куда?

— Куда угодно!

— Кать, посмотри на меня.

Она посмотрела. Красными заплаканными глазами.

— Мы можем уйти. Допустим, у меня даже есть хороший друг без царя в голове, который нам чем-то поможет. — В этот момент я подумал об Ане. — Но долго это не продлится. Я не смогу обеспечить нам жизнь, пока не доберусь хотя бы лет до восемнадцати. И нас будут искать. Не просто так — с милицией и ориентировками на всех столбах. Найдут. Это будет полный п**дец, когда найдут. Я с этим справлюсь, ты — не знаю. Тебе будет в тысячу раз больнее, чем тогда. Мы ничего не выиграем. В этом уродском мире нельзя отвоевать счастье в честном бою, здесь побеждает только подлость и наглость. Но тебе повезло. Ты сидишь на крыше не со сказочным принцем, а с циничной мразью в трусах и прокуренной куртке. И я нам это счастье выгрызу. Обещаю. Дай мне неделю. И через эту неделю ты придёшь ко мне на день рождения, а твой папа лично поправит тебе бант перед тем, как поцеловать на прощание.

— Б-бант? — Катя широко раскрыла глаза.

— Н-да… — Я погладил её по голове. — Видишь ли, какое дело… У тебя будет бант. Красный. Смирись.

Неуверенная улыбка в ответ.

— Веришь мне?

Кивнула.

— Хорошо. Главное — держись. И мы победим. Хочешь ещё посидеть?

— Угу.

Её голова опустилась мне на плечо. Внизу горел фонарь. В небе безмолвно висели звёзды. Целая вселенная замерла, ожидая, пока я разрешу ей пошевелиться. А я не хотел разрешать…