Заметки о Николае Кладо
Шрифт:
Корабельный инженер Костенко, участвовавший на броненосце «Орёл» в Цусимском сражении, вспоминал:
«Когда развившаяся техника проникла в русский флот, то его руководители не распознали в этом явлении нового ведущего начала, которое предопределяет всю будущую эволюцию флота. Они продолжали цепко держаться за освящённую двухсотлетней историей постановку морского дела. Все высшие руководители нынешнего флота, начиная от великого князя генерал-адмирала Алексея и кончая любым капитаном первого ранга, командиром корабля, получили образование в те времена, когда ещё были живы традиции парусного флота, а паровой двигатель казался лишь заменой парусов при безветрии. Так было ещё в восьмидесятых годах девятнадцатого столетия.
Высший командный состав флота не учёл происшедших в начале двадцатого столетия изменений. Он продолжал черпать свои взгляды на тактику морского боя, на методы командования и боевой подготовки личного состава из старого опыта. Разнобой в области тактических взглядов привёл к тому, что Морское министерство не смогло выработать устойчивую программу создания нового флота. Флот не имел ясного осознания своих стратегических и тактических задач.
Моряки старого воспитания, удерживали за собой все ключевые посты. Конечно, они не отказывались от использования новой техники, ибо прекрасно осознавали, что нелепо было противопоставлять противнику отсталый флот. Но всё же цеплялись за свои привычки и не желали пускать в руководство людей нового времени, чтобы не лишиться под напором прогрессивной волны своего положения. Тем временем моряки молодого поколения уже впитали в себя уважение к передовой технике.
«Матрос нового времени, – писал Костенко, – должен быстро соображать. Мускулы утратили первенствующую роль. Без технической выучки и знаний матрос не годен для ухода за теми механизмами, которые ему доверяются.»
Возможно, именно то, что флот стал воплощением всего самого передового, что предлагала наука и техника того времени, заставил Николая Лаврентьевича Кладо отдаться военно-морскому делу с настоящей любовью. Рассуждая о военных кораблях, Кладо говорил о них так, словно вёл речь о живых существах, к которым он относился с нежностью; он избегал бесцветной технической терминологии, стремился пробудить в слушателях искренний интерес к раскрываемой теме.
В 1898 году императорское правительство России издало «русский циркуляр о мире», а в 1899 году по инициативе и под патронажем Николая II была проведена международная конференция по разоружению. Россия призывала другие государства и народы отказаться от войн, приступить к немедленному разоружению.
Кладо был серьёзно озадачен таким ходом событий. Он скептически смотрел на тех, кто намеревался улаживать спорные вопросы путём так называемого «международного права». Согласно его мнению, «зародилось это «право» таким же путём, как и обыкновенное право, то есть путём насилия. Народы сталкивались между собой в борьбе за средства удовлетворения потребностей… и обыкновенно решали спорные вопросы войной. Победитель, наступив ногой на горло побеждённого, заключал с ним договор и такого рода договоры положили начало «правовым» отношениям государств между собой.»
Николай Лаврентьевич понимал, что политика в вопросах войны и мира должна опираться не на благие пожелания, а на фундаментальные знания природы войны. Этот вопрос вскоре стал для него главным в его научной деятельности. Познание природы войны – это необходимая принадлежность воинского звания, – настаивал он. Позже в «Очерках мировой войны» он скажет: «Человечество, несмотря на всю утончённость своей культуры, на возросшую нервность и широко распространённую неврастению, не потеряло способности воевать! Никакие ужасы новейшей техники не уничтожили и даже не ослабили этой способности, не охладили военного пыла, когда задеты жизненные интересы людей, которые никак иначе не отстоять, как силой оружия.»
Николай
Михневич был почти на десять лет старше Кладо и приступил к изучению военной науки значительно раньше Николая Лаврентьевича. Жизнь Михневича в науке была более ровной и спокойной, чем жизнь Кладо, он не знал внезапных взлётов и падений, его взгляды не вызывали бурных протестов коллег. И всё же он делал своё дело, нередко делая далеко идущие выводы. Пожалуй, он был первым, кто увязал возможность ведения войны с уровнем культуры и развитием цивилизации в целом. «В настоящее время, – утверждал он, – победа кроется уже не столько в числе и энергии, сколько в экономическом развитии и нравственном превосходстве.»
Надо признать, что для большинства офицеров вопросы экономики лежали далеко за пределами их кругозора, военное дело они рассматривали очень скупо, а потому зачастую дело это пребывало в состоянии крайне плачевном.
Начальник штаба Варшавского военного округа генерал Гершельман писал в 1901 году: «В Петербурге я провёл около десяти дней и за это время немало занимался в Главном штабе, знакомясь с разными соображениями по вопросам обороны… Но должен сказать, что во всём прочитанном я не нашёл ничего законченного, не нашёл разработки дела до конца… По этой причине я не мог составить общей картины дела, извлечь из прочитанного окончательных решений…»
Он же в 1902 году: «В делах по обороне… не было ничего определённого, ничего законченного. Мы разбрасывались в массе нередко противоречивых предположений, хватались за всё, ни на чём не останавливаясь и порождая в себе только полную неуверенность к своим решениям, которые постоянно менялись.»
Очевидно, что офицерский корпус не имел твёрдой внутренней установки на самосовершенствование. К новым техническим достижениям офицеры относились более чем равнодушно. Так, например, к началу русско-японской войны в войсках появились скорострельные орудия нового образца, но, как писал в своих воспоминаниях полковник Генерального штаба Грулев, «артиллеристы наши пошли на войну, почти совершенно не зная свойств своей новой пушки». Командный состав надеялся на лёгкую победу, готовый выиграть любое сражение не умением, а числом брошенных в бой солдат.
Между тем приближалось время испытаний. Япония готовилась к войне, готовилась серьёзно. Для Японии эта война была крупномасштабной, полноценной, Россия же рассматривала надвигавшуюся битву как пограничный конфликт местного значения.
Из воспоминаний Витте, министра финансов: «Государь был, конечно, глубочайше уверен, что Япония, хотя и с некоторыми усилиями, будет разбита вдребезги… В первое время обыкновенное выражения его в резолюциях было – «эти макаки». Затем это название начали употреблять так называемые патриотические газеты, которые в сущности содержались на казённые деньги.»
Из воспоминаний Сабашникова, крупнейшего книгоиздателя тех лет: «Война с Японией упала как снег на голову. Когда Япония отозвала своего посла, я, встретившись с министром внутренних дел Джунковским, спросил: «Мы, стало быть, воюем?» Он решительно отрицал эту возможность, выражая, очевидно, то, чему верили или хотели верить правящие круги».
По свидетельству Витте, сам Николай II не раз говорил, что этой войны не будет, так как она ему не нужна.
Ряд тяжёлых неудач ознаменовал эту войну. Удручающее впечатление произвела на всех гибель наткнувшегося на мину броненосца «Петропавловска» с адмиралом Макаровым и художником Верещагиным на борту. Затем был проигран Тюренчский бой, после этого последовали поражение при Ляояне и трагедия Порт-Артура.