Заметки о Николае Кладо
Шрифт:
«Рядовое офицерство, растерянное и подавленное, чувствовало себя пасынками революции и никак не могло взять надлежащего тона с солдатской массой. А на верхах, в особенности среди Генерального штаба, появился уже новый тип оппортуниста, слегка демагога, старавшийся угождением инстинктам толпы стать ей близким, нужным и на фоне революционного безвременья открыть себе неограниченные возможности военно-общественной карьеры.» (Деникин, из «Очерков русской смуты»)
Как ни странно, но, несмотря на клокотавшую революционную бурю Николай Лаврентьевич Кладо не только не был сметён революционной бурей, а в марте 1917 года был единогласно
Пробыв на этом посту два года, Николай Лаврентьевич в буквальном смысле слова отдал всего себя своей работе. Считая первым своим долгом сохранить Морскою Академию и не дать прерваться её научной работе, Кладо привлёк в поредевшие ряды её преподавателей свежие, молодые силы из числа молодых морских офицеров, умудрённых богатым опытом мировой войны.
В 1919 году в пятом номере «Морского сборника» появился некролог.
«Русскую военно-морскую науку постигла тяжёлая и невосполнимая утрата.
10 июля 1919 года в 2 часа 30 минут пополудни скончался от паралича сердца, после непродолжительных, но тяжких страданий, начальник Морской Академии, заслуженный профессор Николай Лаврентьевич Кладо.
Имя покойного слишком известно не только в среде нашей морской семьи, но и всему читающему русскому народу, чтобы нам приходилось напоминать о его заслугах перед Родиной, перед нашей морской силой, перед осиротевшей русской военно-морской наукой. Полная оценка его научно-морского искусства ещё впереди и должна сама по себе составить капитальный труд, который отразил бы в себе и исследовал всё громадное научное наследство, оставшееся после неутомимой и кипучей деятельности почившего профессора, питавшейся его выдающимся талантом и совершенно исключительной работоспособностью…
…Последней научной работой Николая Лаврентьевича, которой он отдавался с особой любовью, была книга «О насилии», в которой он всесторонне разбирал вопрос о происхождении и неизбежности насилия в природе. Первая часть этой книги носит название «Загадка жизни»; в этой части он касается вопроса о смысле жизни вообще, и человеческой, разумной – в частности… Когда мы провожали его дорогой прах на кладбище, невольно навязывалась в голову мысль о роковой загадке жизни, о неизвестных нам, но могучих её законах, властно разрушающих наши стремления и искания.
Нашёл ли Николай Лаврентьевич за гробом разгадку этой вечной, великой проблемы жизни?…»
Всё чаще и чаще слышны разговоры об армии, о военной реформе, об офицерской чести, о психологии войны и т.д. Всё чаще извлекаются из глубин истории имена тех, кого раньше не желали признавать вовсе, но теперь поднимают на пьедестал героев, а есть и такие, которых опрокидывают, как отслуживших свой срок идолов. Впрочем, последних становится всё меньше и меньше. И не потому, что уменьшается их число, а потому, как мне кажется, что снижается агрессивное желание мазать грязью свою историю, рвать её на куски, обличать, наслаждаться унижением поверженных лидеров былых эпох. Время разнузданных шабашей ушло. Я в этом уверен.
И всё же есть в истории некоторые грани, которые вызывают и будут вызывать разнотолки, приверженцы той или иной идеи будут менять слова местами в чьих-то высказываниях и выдавать субъективность за объективность, свои желания и устремления –
Николай Лаврентьевич Кладо, о котором я хочу вкратце рассказать, был выдающимся военным теоретиком конца19-начала20 веков. В России он по праву считается основателем науки о стратегии. Кого-то это может удивить, мол, как же так, мол, двадцатый век был на дворе, а наука о стратегии разве отсутствовала?
Да, отсутствовала. Человечество воевало на протяжении тысячелетий, а науки о войне так и не создало, как это ни парадоксально звучит. Первая военная академия была основана в Берлине лишь в 1816 году, а следующая появилась в 1832 году в России. Впрочем, в изучении военных вопросов предпочтение отдавалось тактике, а не стратегии. В 1865 году генерал Леер был вынужден констатировать, что в нашей академии преподавание стратегии сводилось «к обзору наиболее выдающихся сочинений по стратегии исключительно в догматической форме, то есть к чистому умозрению», а военная история, то есть тот фундамент, на который могло бы опираться это умозрение, преподавалась так, что один из профессоров назвал этот курс «вензелями, написанными ногами армии», и офицеры-слушатели окрестили военную историю «наукой о том, кто куда пошёл». Будущих командиров никто не учил мыслить широко.
В то время, когда появились дальнобойные орудия, торпеды, паровые корабли, слушатели академии продолжали изучать Цезаря и Наполеона, морские сражения парусного флота.
Генерал Куропаткин заметил в 1910 году, что «с усложнившейся обстановкой войны наш командный состав во многих случаях оказывается не на должной высоте. Младшие офицеры были храбры, распорядительны, но недостаточно сведущи; начальники частей, давая иногда отрадные исключения, не были достаточно подготовлены к наилучшему использованию боевой способности вверенных им частей. Но наиболее слабым оказался генеральский состав: бригадные, дивизионные и корпусные командиры. За исключением нескольких блестящих имён, большинство не было подготовлено к распоряжению в бою войсками всех трёх родов оружия; не умели установить связи между частями, входившими в состав вверенных им сил и не умели поддерживать связь по фронту с соседями… Бездействие с отговоркою «не получал приказания», когда били соседей, не было редким явлением».
«Самые сложные из всех наук, – размышлял Николай Кладо, – это социальные, а сложнейшая между ними – наука о войне. В ней приходится исследовать помыслы и действия людей в сфере смертельной опасности, что представляет собой исключительную трудность, которая увеличивается ещё тем, что цель науки – выработать указания для победы над врагом, который столь же страстно хочет победить вас, всегда представляют для вас в значительной мере загадку, так как он всеми мерами скрывает от вас свои помыслы».
Кладо настаивал на том, что главная задача всякой военной академии – работать над установлением единства военного мышления в военном сословии. «Без такого единства всегда было трудно воевать, а теперь это положительно немыслимо. Ни один начальник ни в какой области, даже в самой тесной, например даже на отдельном корабле, не может предвидеть всё и всем распорядиться сам – он должен во многом предоставить широкую инициативу своим подчинённым… К этому невозможно сколько-нибудь приблизиться без единства военного мышления».