Заметки о русском (сборник)
Шрифт:
На этом кончается длинное письмо новгородцев, написанное в 1987 году. Хотя оно длинное и написано не сегодня, о нем не следует забывать. Многие проблемы остались теми же или будут вновь и вновь возникать со сменой руководителей. Соблазн забывать ошибки и повторять их вновь и вновь в почти неизмененном виде всегда очень велик. У ошибок тоже есть «традиция». Есть свои «традиции» и у простого невежества.
«Мне пришлось говорить на Ярославщине со многими руководителями местных отделов культуры. Однако искренней заинтересованности в судьбе обременительного, хотя и славного наследства, которое досталось Ярославщине от прошлого, я не встретил почти ни у кого.
Товарищ из областного отдела культуры жалобно сказал:
– К глубокому сожалению,
Можно очень многое возразить этому товарищу. Можно отослать его к популярным изданиям по истории древнего ярославского искусства, где он почерпнет несколько азбучных истин. Но еще уместнее припомнить в связи с этим блестящее высказывание покойного польского юмориста о том, что людям, не имеющим отношения к искусству, лучше не иметь к нему отношения. Однако этот товарищ имеет. И самое непосредственное. И другие, ему подобные, тоже имеют. Один из них вынашивает идею о том, чтобы снести как можно больше ярославских памятников, а потом все средства бросить на какой-нибудь один. Другой с облегчением сказал мне, что Рыбинское море затопило, к счастью, очень много церквей: „И так у нас в области больше, чем в других областях. Стыдно перед товарищами“. Третий сказал раздумчиво, когда мы проезжали с ним в автобусе мимо церкви в селе Крест:
– Эту мы скоро снесем. И построим тут небоскреб, восьмиэтажный дом.
Здесь добавлю только, что церковь эта в десятке километров от Ярославля, кругом полно пустырей, и кому там нужен первый ярославский небоскреб, да еще на месте старинного храма, – это уж и совсем понять невозможно.
В начале прошлого века… Бетанкур предложил разобрать Ростовский кремль и построить из этого кирпича гостиный двор в Ростове. Последняя книжка о Ростове, как и прежние издания, заслуженно клеймя этого человека с нерусской фамилией, замечает, что он „не оценил национальной красоты ансамбля“. Наверняка не оценил. Однако потом было много других людей с исконно русскими фамилиями, которые разбирали древние угличские и переславские храмы… Эти люди, не понимавшие ни искусства, ни традиций, громили древние здания в Ростове, Великом Устюге, Ярославле. Они всегда ссылались на насущные задачи, на текущий момент и потребности настоящего, иногда даже будущего. Это их имел в виду Пушкин, говоря: „Дикость, подлость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим“» (Из книги Б. М. Носика «По Руси Ярославской». – М., 1968, с. 116–117).
Знаменитый финский архитектор Сааринен жил в детстве в Гатчине. Его отец был там пастором в финской кирке. Великолепная гатчинская архитектура, может быть, воспитала его?
Дело не только в том, что Александровская колонна на Дворцовой площади – самый большой монолитный монумент в мире: не перестаю удивляться ее красоте – красоте пропорций ее самой и соотношению размеров статуи, постамента, колонны и площади и т. д. Монферран – великий архитектор.
Интересна идея колонны. Мне кажется (не знаю, писал ли уже об этом кто-нибудь раньше), что памятник Александру противостоит памятнику Наполеону – Вандомской колонне в Париже. Но там Наполеон поставлен на чужую колонну, статуя Наполеона в соотношении с колонной мала, и вряд ли стоило на такую «негазглядимую» высоту ставить натуралистическое изображение Наполеона. Монферран умно поставил на Александровской колонне лишь символ Александра, понятный для своего времени.
Удивительно, что Монферран, воздвигший такой великолепный памятник Александру, был в юности короткое время (но все же…) солдатом в армии Наполеона (не то в Италии, не то в Испании).
Кстати, раз речь зашла о Вандомской колонне, то для размышлений совсем другого порядка интересно было бы вспомнить о стихах какого-то англичанина, написанных на постаменте после свержения Наполеона:
Tyran, juch'e sur cette 'echasse,Si le sang que tu fis verserPouvait tenir en cette place,Tu le boirais sans te baiss'er.(«Тиран, поднятый на эту ходулю! Если бы пролитая тобою кровь могла устоять здесь, ты мог бы пить ее, не наклоняясь»). Большинство бы сказало – «ты бы в ней захлебнулся», но безвестный англичанин написал лучше – «мог бы пить ее, не наклоняясь» – куда более сильный образ. Наполеон действительно любил кровь, восхищался (считал «великолепным») полем сражения «под Можайском» (Бородинское), усеянным убитыми и умирающими. И Наполеон не склонял головы («мог бы пить ее, не наклоняясь»).
Самое трудное для архитекторов – создать площадь. В мире не так уж много хороших площадей. Какие я знаю? Конечно, Дворцовая площадь в Ленинграде. Конечно, площадь на Капитолии с конной статуей Марка Аврелия. Конечно, площадь Навонна с фонтанами в том же Риме. Судя по всем снимкам, площадь Святого Марка в Венеции (я там не был). Но самая поразительная площадь, которую я знаю, – это Соборная площадь в Московском Кремле. Она удивительна. Все здания стоят как бы отдельно и совершенно свободно, но человек чувствует себя в замкнутом пространстве. Пространство замкнуто, но вместе с тем и раскрыто – главным образом в сторону Москвы-реки. На Москву-реку через площадь смотрит умиротворенным и торжественным взглядом и Успенский собор – главный властитель площади, хотя далеко не самый большой и высокий.
А ведь здания площадей все разновременные, но, очевидно, у архитекторов было самое драгоценное для архитекторов чувство – чувство ансамбля. И еще одно свойство было у архитекторов – умение понять, как ощутит себя человек среди зданий. Последнее в Соборной площади Московского Кремля удивительно. Человек на этой площади не принижен, он возвышен и окружен историей. Повсюду здания обращены к нему. Ни одно здание не отвернулось от человека, не пропускает его мимо себя. Торжественность площади не надменна. Русская история, с которой связана площадь, не подавляет человека, а включает его в себя, делает пришедшего на площадь участником истории. Он становится как бы даже выше ростом.
Архитектура сейчас онемела, не имеет своего языка. Вокзал может быть выстроен как крытый рынок, крытый рынок как цирк, дворец как один из корпусов завода Форда и т. д. А вот что писал в XVIII веке М. Е. Головин: «Выбор ордена зависит от намерения, с коим здание сооружается. Тосканской орден служит для городских ворот, арсеналов и проч. Дорической орден пригоден наипаче для храмов и церквей. Ионической посвящен миролюбию и правосудию и употребляется при судебных зданиях, увеселительных домах, внутри покоев и извне строения. Коринфской орден служит украшением дворцов, словом, там, где красота и великолепие предпочитаются твердости и простоте. Наконец, римской орден украшает здания, богатство изъявляющие» (цит. по книге: Н. А. Евсина. Архитектурная теория в России второй половины XVIII – начала XIX века. М., 1985, с. 43). А что говорить о знаковой системе цветов, деревьев, скульптур, павильонов, планировки садов? – здесь мы совершенно неграмотны. Попытка моя намекнуть на существование и такой стороны в книге «Поэзия садов» среди садовых реставраторов успеха не имела.
Графиня Шуазель-Гуфье в своих «Воспоминаниях об императоре Александре I и императоре Наполеоне I» восхищенно описывает Петербург при первом своем знакомстве с ним. Вот несколько удачных фраз из ее описания. Подъезжая к Петербургу: «Окрестности Парижа, за исключением королевских резиденций, не имеют того великолепия, как окрестности Петербурга, где между тем все создано искусством». Действительно, кольцо пригородов Петербурга основано одновременно с городом. Это единственная в мире столица, так строившаяся. Описывая Неву, «ее сапфировые волны», большую часть года покрытые судами с разноцветными флагами всех народов, она замечает: «Нева составляет красоту Петербурга, его славу, богатство и ужас». И далее: «Вечером этот красивый и пустынный город, при полусвете, не похожем ни на дневной, ни на лунный <были уже белые ночи> и дающем всем предметам какое-то волшебное освещение, казался мне настоящею панорамой».