Заметки о русском (сборник)
Шрифт:
Пастух, которому 110 лет, но который никогда или редко сходил со своих гор, прожил короткую жизнь.
«Разве нет у вас вечности для отдыха…»
«Et in Arkadia ego» («И в Аркадии я»). Смысл этого широко известного, но и неясного по происхождению изречения толковался различно. В эпоху рококо считали, что «я» (ego) – это смерть. Смерть заявляет о своем присутствии даже в счастливой Аркадии. В садах рококо при всей их «счастливой сущности» очень часто бывали могильные памятники или памятники, посвященные умершим – друзьям, родным. Такие памятники есть, например, в Павловском парке. В имении «Узком» под Москвой на одной из картин, изображающей сад, написан
Атанас Далчев с необыкновенной мудрой примиренностью относился к смерти. Вот одно наблюдение над старостью как переходом в небытие: «Достигнув известного возраста, начинаешь понимать, что жизнь, в сущности, непрерывная утрата. Теряешь не только зубы, волосы, блеск глаз, но и все силы и богатства души: способности, привязанности, воспоминания, чувства и даже желания. Один за другими падают, перерубленные, тросы, прикреплявшие дух к земле, и, почти освобожденный, он трепещет от собственной легкости». И еще: «Со смертью наших близких постепенно умираем и мы».
А вот на ту же тему замечательное стихотворение Атанаса Далчева «Вечер» в переводе Марии Петровых:
Бреду один по улицам, где вечернад рдяно-красной черепицей кровельтакой же рдяно-красный догорает.И, глядя на закат, я вспоминаю:сейчас и над Неаполем он рдеет,и блещут окна верхних этажей,пылающие блики отражая,и Неаполитанского заливасветлеют волны, тронутые ветром,и зыблются, как на лугу трава,и возвращаются мычащим стадомв шумливый порт под вечер пароходы.На набережной пестрая толпаблагословеньем провожает этотминувший день, прожитый беззаботно,но в той толпе меня теперь уж нет.Закат сейчас горит и над Парижем.Там запирают Люксембургский сад.Труба звучит настойчиво и страстно,и словно на ее призыв протяжныйнисходит сумрак в белые аллеи.Толпа детей за сторожем идети слушает в молчанье, в упоеньеповелевающую песню меди,и каждому хотелось бы поближек волшебному пробиться трубачу.Из тех резных ворот, открытых настежь,выходят люди весело и шумно,но в их толпе меня теперь уж нет.Зачем не можем мы одновременнобыть там и здесь, всегда и всюду, гдеклокочет жизнь могуче и бескрайно?Мы непреодолимо умираем,вседневно умираем, исчезаяоттуда и отсюда – отовсюду,пока совсем не сгинем наконец.Я встретил А. Далчева в 1973 году стариком на углу Русского бульвара и улицы Раковского – в самом шумном месте Софии. Нас познакомил П. Н. Динеков. Я не помню, какими словами мы
Мне приснилось, что я сочиняю рассказ
Пожилой, изможденный мужчина стоит на грязной лестнице и кричит в форточку:
«Ира, Ира!
Храни мои деньги. Только сшей себе пальто. Лучше не модное, чтобы долго носить. Нейтральное! Чтобы перешивать можно было. Сшей обязательно. И добротное. А остальные деньги храни. Мне они нужны будут. Нам! Ты меня слышишь?
Я буду о тебе думать. Здесь не стареют. Так говорят. Мы будем хорошо жить. Я почти привык. Это не так страшно.
Храни тебя Господь!»
Всё…
14. III.68
Человек-художник
И был день один.
Однажды.
На улице шел дождь.
Пришел человек с работы и сказал: «Жена (он всегда называл жену женой), не грей обед. Дай чаю!»
Лег на диван, не снимая сапог.
И умер.
Когда кончилась суматоха, жена взяла в руку остывший стакан чаю, поразилась, что стакан такой холодный, и тут только заплакала, поняла. И с этой минуты горе ее стало расти.
Старость – это тоска. Так важно в старости понимание другими – твоего стариковства.
Общаться со стариками нелегко. Это ясно. Но общаться нужно, и нужно делать это общение легким и простым.
Старость делает людей ворчливее, болтливее (вспомните поговорку: «Погода к осени дождливей, а люди к старости болтливей»). Нелегко для молодых переносить и глухоту старых. Старые люди недослышат, невпопад ответят, переспрашивают. Надо, разговаривая с ними, повышать голос, чтобы старики расслышали. А повышая голос, невольно начинаешь раздражаться (наши чувства чаще зависят от нашего поведения, чем поведение от чувств).
Старый человек часто обижается (повышенная обидчивость – свойство старых людей). Одним словом – трудно не только быть старым, но и трудно быть со старыми.
И тем не менее молодые должны понимать: все мы будем старыми. И еще должны помнить: опыт старых ох как может пригодиться. И опыт, и знания, и мудрость, и юмор, и рассказы о былом, и нравоучения.
Вспомним пушкинскую Арину Родионовну. Молодой может сказать: «Но моя бабушка совсем не Арина Родионовна!» А я убежден в обратном: всякая бабушка, если ее внуки захотят, может быть Ариной Родионовной. Не для всякого Арина Родионовна стала бы такой, какой ее сделал для себя Пушкин.
У Арины Родионовны были признаки старости: например, она засыпала во время работы. Вспомните:
И медлят поминутно спицыВ твоих наморщенных руках.Что значит слово «медлят»? Она не всегда медлила, а «поминутно», время от времени, то есть так, как это бывает с время от времени засыпающими стариками. И Пушкин умел находить в старческих слабостях Арины Родионовны милые черты: прелесть и поэтичность.
Обратите внимание, с какой любовью и заботой Пушкин пишет о старческих чертах своей няни:
Тоска, предчувствия, заботыТеснят твою всечасно грудь,То чудится тебе…Стихи остались неоконченными.
Арина Родионовна стала для всех нас близкой именно потому, что рядом с ней был Пушкин. Не было бы Пушкина – осталась бы она в короткой памяти окружавших ее болтливой, поминутно задремывающей и озабоченной старухой.
Но Пушкин нашел в ней лучшие черты, преобразил ее. Муза Пушкина была доброй. Люди, общаясь, создают друг друга. Одни люди умеют разбудить в окружающих лучшие их черты. Другие этого не умеют и сами становятся неприятны, докучны, раздражительны, тоскливо скучны.