Замок искушений
Шрифт:
Этьенн смотрел на неё с изумлением.
— Но… может, вы просто не любили его?
— Так ведь это можно сказать о любой возникающей симпатии. Если дать ей власть над собой — она перевернёт тебя. Но управляй ею — и она подчинится тебе. Не можешь подчинить — проси помощи Божьей. Бог не слышит молитв нечестивых, но если твоя просьба чиста и праведна — она будет исполнена. Силу чувства провоцирует слабость воли и греховность помыслов.
— Мне не доводилось слышать подобного. Я думал, что сила чувства говорит о силе души.
Элоди насмешливо посмотрела на него. Боже мой! И этот человек говорит о душе!
— А сами-то вы любили, мсье Виларсо де Торан?
Он как-то жалко улыбнулся и кивнул.
— Наверное, да. Надеюсь, я не лгу, — нервно пробормотал он, заметив насмешливый взгляд Элоди, — это было, когда к моей преподавательнице итальянского приехала дочь. Девушку звали Джиневра. Мы виделись только два часа. Мне было шестнадцать. Я уже не был невинен, но… почувствовал себя им. Я помню. Беседа о Данте в сумерках. Звуки рояля. Сотворённый Любовью Космос был безмерен. На рояле стоял фарфоровый ангел и улыбался, словно о Рае знал больше, нежели Алигьери. Первые звезды были бледны. Голоса звучали в тишине столь многозначительно, что пустая фраза казалась мольбой к небесам или любовным признанием. В том повинен был, должно быть, лунный диск, подобный нимбу старца-отшельника. Сотворённый Любовью мир был нереален, и розовый ангел — будто припудрен рашелью… Она уехала, а я проплакал ночь, мне казалось аромат амброзии испарился из мира навсегда, стал призрачней самого хрупкого и неземного — итальянских терцин о Райской Розе…
Этьенн ничего не понимал, его слова, призванные привлечь внимание Элоди, неожиданно развернулись в нём, и словно сорвали тайный замок с души. Он не был пьян, но говорил, как пьяный, не останавливаясь и не контролируя себя. Казалось, он вышел за свои пределы, но не мог вернуться в себя. Что он говорит? Зачем? Подобным воспоминанием — воистину самым чистым и сокровенным в нём — Этьенн делиться ни с кем не собирался. Слова проносились сквозь него. Элоди молча слушала его и ей стало понятно, почему Клермон сказал о жалости к Этьенну. Он и в самом деле был одарённым человеком. Жаль, что такая душа так запакощена.
— Это была любовь? Как вы думаете?
Элоди долго смотрела на него.
— Не мне судить об этом. Но мне непонятно, как столь романтичная любовь привела вас к пониманию таких не романтичных вещей, которые вы изложили после гибели моей сестры мсье Клермону. Мне случайно довелось слышать ваш разговор — в библиотеке у камина, и должна сказать, что ваше мнение о моей сестре говорит о совершенно ином опыте.
Этьенн закусил губу и взглянул на неё исподлобья. Так значит, не Клермон, но она сама слышала всё… Он покачал головой. Эта девица оказалась более опасным соперником, чем он думал. Теперь уже она определяла направление разговора и его тональность. Этьенн начал проигрывать. На том поле, куда она насмешливо звала его, он выиграть не мог — и знал это. Чёрт бы побрал эту святошу! Разумнее всего было прервать разговор, но Этьенн не хотел признавать поражения, а кроме того — и это бесило до дрожи — он не мог оторваться от этих мерцающих бездонных глаз, этого узкого лица, этих впалых щёк и эбеновых волос. Он был болен ею, а она смеялась…
Тихий шорох шагов вспугнул затянувшееся молчание. К забаве Элоди и к досаде Этьенна на тропинке показалась Лоретт, которая, заметив Этьенна, слегка побледнела. Он поспешил ретироваться, любезно объяснив Лоретт, что должно быть, успел утомить её сестрицу.
Элоди насмешливо кивнула, соглашаясь, чем окончательно взбесила его.
Глава 19. В которой Арман Клермон окончательно убеждается, что святость и грех несовместимы
Нельзя сказать, чтобы мадемуазель Элоди после этой несколько сумбурной беседы сделала вывод о том, что мсье Этьенн неравнодушен к ней. Скорее, она была склонна предполагать, что граф устал от безделья и не знает, куда себя девать. Это вполне соответствовало тому представлению, что у неё уже сложилось. Праздный бонвиван и повеса, человек без твердых нравственных устоев, пустой и суетный. Правда, ему удалось немного смягчить её душу, чему способствовали слова Клермона, но он по-прежнему не нравился ей.
Однако, дни проходили, и Элоди не могла не заметить его частых и совершенно беспричинных посещений, приглашений на прогулки, которые она неизменно отвергала, нелепых попыток привлечь её внимание.
Сам Этьенн по ночам в ярости сжимал подушку, разрывая наволочки, от безумного желания сводило зубы, он в яростном исступлении метался по постели, а утром — больной и истомлённый, — неотступно, как тень, бродил за ней. Он ничего не понимал, но покорился этому необъяснимому и магическому обаянию. Он не понимал, что с ним, но уже не мог без неё. Он должен был видеть её ежеминутно, она была… нужна ему. Теперь Этьенн и мысли не допускал о том, чтобы получив Элоди, как намеревался вначале, унизить и отвергнуть её. Слишком дорого она ему доставалась. Впрочем, временами Этьенн чувствовал, что ненавидит Элоди. Сны его проступили новой гранью — женщина-статуя его прежних сновидений теперь открыла свои полусонные глаза — хрустальные глаза Элоди. Он узнал её… теперь узнал. Но взгляд был убийственно-холоден и безжалостен, так он сам смотрел когда-то на… на кого? Он забыл и имя…Elodie… ma maladie…
Встречаясь с ней, он с трудом улыбался и жалобно просил:
— Ну, скажите же хоть что-нибудь, мадемуазель Элоди.
— Сказать правду или солгать?
— О, только не правду…
— Я так рада вас видеть… — с вымученной улыбкой проговаривала она.
Однажды Этьенн заметил, что Элоди, поспешно уйдя в замок — её звала Лоретт, оставила на скамье крохотный бархатный мешочек, видимо, с каким-то рукоделием. Поспешно подобрал, радуясь поводу встретиться с ней и вернуть его. Но заглянув в него, был ошеломлен ещё больше — там была маленькая икона Спасителя, в тёмном деревянном окладе, недорогая и старая. Этьенн положил её в карман и едва отошёл к Дальней Башне, заметил, что она вернулась к скамье и ищет иконку, заглядывая под скамью и внимательно глядя по сторонам на землю. Он не вернул образок, иногда по ночам доставал его, прижимая к губам вещь, которую она держала в руках, которая была дорога ей.
Теперь Элоди заметила происходящее с ним — и была неприятно поражена. Ей претили и его пугающая страстность, и проступившее безумие, острое неприятие вызывал даже запах его тела, казавшийся ей мускусным и душно-приторным.
Он сумел досадить ей и ещё одним способом — причём, без намерения, когда вечером, на закате, нашёл её на балконе, среди роскошных пальм и тропических растений, бывших гордостью мсье Гастона. Элоди уединилась с книгой и вспоминала последнюю встречу с Арманом. В этой мягкой любви-понимании не было той греховной отчуждённости и жуткой притягательности, что напугала её когда-то в любви к отцу Леграну. В ней были небесная свобода, свет и Божье благословение.
Неожиданно появившийся Этьенн был самым неприятным из возможных визитёров. Он не то чтобы искал её в замке — просто теперь всегда оказывался там, где была она. Элоди молча подняла глаза, разглядывая его с вялой тоской. Боже мой, неужели это опять он? Она не могла понять сестру: как можно было сходить с ума из-за этого неприятного человека? Если когда-то, при первом знакомстве, Этьенн и показался красивым — это впечатление давно рассеялось. Она видела только признаки порочности — хищный оскал усмешки, высокомерие в глазах и жестах, похотливость и страстность движений. И этот человек говорит ей о любви?
Её передергивало от брезгливости.
Этьенн был в отчаянии. На эту женщину не действовал ни один из стократно испытанных и безотказных приёмов. Он поначалу привычно играл влюблённого, но она откровенно скучала, он перестал играть, потеряв покой и сон — но она все так же откровенно скучала и ждала, когда он уйдёт. Этьенн не понимал причин, но осознать до конца, что его просто не любят — был не в состоянии. Её душа принадлежала другому — но этого он не знал, но узнал бы — не поверил. У него нет и не может быть соперников. Но едва Этьенн заговаривал о любви, Элоди только морщилась.