Замороженный Мир
Шрифт:
Тем временем, местный тип понарезал круги вокруг лагеря, и держал ответ перед явным готтийским офицером. Судя по просматриваемой моде готтийца и жестам собеседников, диалог происходил в таком ключе:
— Куда подевались мои верные пидерасы?
— Не могу знать! А они вообще тут были, вашество?
— Издеваешься, смерд?! Антцы дохлые, а они такие сволочи, что без доброй готтийской пидарасины не помирают! Так что были! Говори, куда делись. А то отрежем ногу, по самую голову!
— Не могу знать, вашество! — пожимал плечами и разводил
— Дебил… — отчётливо читалось на офицерьей морде.
После этой, мысленно мной озвученной пантомимы, офицер сплюнул на землю, развернулся, ну и умаршировал к катеру, со своими ещё живыми пидарасами.
Местный же постоял, попырился готтийцам вслед, сплюнул на землю, показал им в спину жест, ну и скорбно потелепался пешком, вниз по течению Жёлтой. Даже жалко его немного стало: тридцать километров, может за день не успеть, а ночевать в саване без лагерных приспособлений — дело не слишком способствующее продолжительной жизни.
Готтийская калоша простояла у берега с час. Я, признаться, следил за ними с немалым напряжением: если начнут “прочёсывать”, то надо будет их воевать. Какая-то часть меня этому, скорее, радовалась, вот только…
Ну, предположим, я не убьюсь и перебью готтийских пидарасов целиком. Это возможно, хотя и сдохнуть при этом я имею все шансы.
И вот, пропадает не “четыре пидараса за сокровищами”, а полноценный боевой катер. Это если я его вообще затопить смогу, что не факт.
В общем, готтийцы начнут разбираться, уже не одним, а двумя катерами и так далее. А я, значится, буду, весь из себя неуловимый и неуязвимый, их воевать до смерти.
Воображение представило многометровую, перекрывающую Жёлтую, гору. Состоящую из готтских корыт, непременно украшенную тысячами выбеленных черепов, ну и лениво-усталый голос с вершины, несомненно мой: “Опять готтийцы? Как же вы меня достали!”
Впрочем, готтийцы столь печальной судьбы своей нации не пожелали. По истечению часа корыто сходни прибрало, ну и уплыло вдаль.
То есть, очевидно, теория “сбежавших с сокровищем” пидарасов принята. А мне надо заниматься своими делами и “не светиться”, рассуждал я, спускаясь с древесины. Ладно, шаман грозился быть, так что разберёмся.
Спустился, перебрал барахло, печально отметил его влажность, да и углубился в книги по археологии, пока они вообще у меня есть. Впрочем, после обеда всухомятку, парадоксальным образом стимулирующего ум, я нашёл замечательный способ книги “хоронить”.
А именно, секунду вглядывался в разворот, отдавал команду Архиву, переворачивал страницу, вглядывался в разворот следующий.
И имел я к вечеру полную библиотеку всей наличной литературы, рекомендаций, наставлений и прочего. Естественно, не в памяти себя, но архивная читка гораздо быстрее обычной, а знания, даже если всё к чёрту сгниёт, не пропадут.
Ну и заснул, гораздо спокойнее, чем вчера, отгородившись проволокой и антизмейскими
Пробудил, на рассвете, меня всё тот же шаман, шевелящий колючую проволоку палочкой и тем самым производящий будительные звуки.
Что меня порадовало — начал просыпаться я раньше, то есть тело и разум, приходя в норму, на присутствие посторонних начало реагировать до побудки.
— Смешно вышло с врагами, — оповестил меня шаман. — Уплыли, совсем глупые, — захихикал он, ну и хихикал, размахивая руками и хлопая себя по ляхам, минуту, пока я поднимался-собирался. — Так чего ты хочешь, большой шаман? — перестав хихикать, требовательно уставился он на меня.
— Дом мне нужен, — ответил я. — А это не дом, телега, повозка, — пояснил я на жест в сторону мобиля, на что шаман понятливо кивнул. — В деревне вашей…
— Нет! — аж отпрыгнул, выпучив очи, шаман.
— Не понял, — констатировал я, жестом пригласил собеседника присесть и завёл беседу.
Заняла она, наверное, с полдня: что-то я не понимал, какие-то мои вопросы не понимал собеседник. В чём я точно убедился, так это в том, что аборигены не только патологически честны, к “не врагам”, но и не менее патологически правдивы. И, не могу сказать, что мне это не понравилось, да и сам я решил папуасам в ответ не врать и не кидать. Потому что честно.
А, по делу, выходила довольно любопытная картина. Племя собеседника числом насчитывает от полутора до двух сотен папуасов. Точнее я выяснять не стал, уж очень художественно страдал и морщился собеседник.
Далее, очевидно, некогда, когда деревенька была “на берегу большой воды” (ныне, как я понял, она в глубине джунглей, в километре или двух от реки), был некий неприятный прецедент, связанный с попами и детьми аборигенов. К последним, кстати, у папуасов был закономерный пиетет, но это вопрос два.
А вот с попами вышло нехорошо. Кстати, возможно, попы и не гады, со своей точки зрения — хотели “дитёнков из дикости” вырвать. Но местным на хотелки попов монопенисуально, у них своя жизнь.
Которые попы порушили, увезя половину детей (остальные убежали), изувечив (очевидно, полагая мёртвым) шамана. Перебив часть пытающихся остановить беспредельщиков взрослых.
И тут встаёт вопрос отношения аборигенов к детям. Итак, племена живут в большинства своём вдоль реки, редко насчитывают более полутысячи рыл, торгуют с городками и менять образ жизни не желают. Им и так комфортно.
При этом, инбридинг, невзирая на “перекрёстное опыление”, в виде “уходящего за женой”, а, по итогам “остающегося с женой” парня — норма.
Причём, в рамках генетики замороженного мира, вроде и ничего страшного. Мифология, например, знала и Эдипа и Электру, точнее их аналоги. Вот только мифы были “не такими”.
Эдип, прибив папашу и женившись на мамаше, был до хрена счастлив. И узнав о родстве парочка не рассталась. И даже, “при седых волосах”, обзавелись детёнком “прекрасным как рассвет”.