Замороженный мир
Шрифт:
Горшеня его, конечно, немедленно глотает, и Кика в котле преспокойно укладывается спать.
А вот Фаддей Ногата терпеть не может, когда его глотают. У него всегда дел невпроворот, некогда в брюхе медном сидеть. До того Горшеня бедного Фаддея довел, что тот теперь без шеста из избы не выходит. Знает, что пока у него шест в руках, Горшене его в горшок свой не протолкнуть.
А дождь все льет. Митяй подходит к краю навеса и, щурясь, чтобы в глаза не попадали капли, ловит в рот сбегающую дождевую струйку.
– Вкусно? – спрашивает Мокша.
– Вкуснее
Мокша, подражая ему, тоже ловит струйку губами, но дождь безвкусный и пахнет прелым деревом. Мокша разочарован. С Митяем вечно так. Присядет на тропинке и что-то разглядывает: «Чудо какое!» Подойдешь – а там паутинка какая-нибудь на ежевике, а в ней две капли росы блестят.
– Слушай! – говорит вдруг Митяй и озабоченно глядит на Мокшу. – Я ведь Горшеню не только для защиты золотых пчел сделал. Меня мысль одна грызет! Вот мы ныряем, плотными становимся, миры пронзаем. А стенка прозрачная… она как пузырь бычий… А ну как вовсе лопнет? Тогда болото может к нам хлынуть.
– Там дряблый мир еще. Авось не хлынет, – легкомысленно отзывается Мокша.
– К дряблому миру болото прорвется. Сейчас оно не прорывается, потому что нечего ему там делать. А как надо будет – вскипит и дряблый мир заполнит. А дальше только дырочку ему дай – просочится.
– А мы не впустим! – говорит Мокша.
– А как мы эту дырочку найдем? А Горшеня слабое место всегда угадает! Станет вокруг ШНыра по чащам бродить! Он ведь, когда надо, лучше лося любого через лес пробьется.
– И что будет, когда найдет? Заштопает он его?
– Заштопать не заштопает, а нас позовет! Мы тогда знак там поставим и место это для нырков закроем! – отвечает Митяй и вдруг зевает.
Мокша присматривается и обнаруживает, что вид у Митяя усталый.
– Ты когда спал-то в последний раз?
– Да я у Второй гряды сплю, урывками! – смущенно объясняет Митяй. – Там за час лучше отдохнешь, чем здесь за целую ночь! Полянка там есть такая. Спишь – и снятся мне сны чудные. Про Тита Михайлова, про Матрену Аляпову…
– А про меня тебе снилось? – ревниво спрашивает Мокша.
Митяй задумывается. Лоб его рассекает озабоченная морщинка.
– И про тебя однажды снилось. Дурной какой-то сон, смутный. Да ты снам не верь!
Мокша начинает допытываться, что за сон. Митяй отвечает неохотно:
– Снилось, будто сидишь ты где-то важный, точно царь, да только трон под тобой мягкий, прозрачный и живой. Ты в него постепенно проваливаешься, как в трясину. Мы кричим тебе, руками машем, а ты нас не слышишь! Приползает змей не змей, чудище не чудище – и начинает прорывать рядом с тобой землю. А из-под земли что-то жуткое прорывается… Я ведь, если честно, именно после этого сна начал задумываться, что будет, если болото к нам в мир прорвется.
Митяй смотрит на Мокшу легко, без обид и подозрений. Он никогда не помнит дурного, сразу все забывает. Потому, возможно, и ныряет так далеко. Если обиды помнишь – Первая гряда тебе потолок. Вот и сейчас, едва повторив свой сон, Митяй сразу о нем забывает. Мокша же ощущает сильнейшую злость на Митяя. Вот он какой! Летает ко Второй гряде, чтобы про него, Мокшу, сны глупые видеть!
Мокшу трясет от ярости. Он так ненавидит сейчас Митяя, что сам пугается этой ненависти. Точно и не его это чувство, а чужое чье-то. Зубами хочется в Митяя вцепиться, ногтями его рвать, но он сдерживается и отходит к Игрунье.
Вскоре дождь прекращается так же внезапно, как и начался. Митяй недоверчиво выглядывает из-под навеса – и вот он уже бежит к Ширяю. Мокша вскакивает на Игрунью. Разбрызгивая воду с мокрых крыльев, они летят к ШНыру. Здесь Мокша сразу отправляется в подвал к своему эльбу и, перевернув кадушку, вываливает его себе на грудь.
– Сегодня можно! Я должен успокоиться! – говорит он себе.
Мокшу так трясет, что эльб это сразу чувствует и выпивает его ненависть капля за каплей, вместо нее подселяя горьковатое удовольствие, в котором Мокша растворяется. Невидимые, тончайшие щупальца эльба входят в его тело, тянутся к мозгу.
Так с эльбом на груди Мокша и засыпает. Просыпается посреди ночи. Рывком садится. Эльб тяжело сваливается с него, и Мокша заталкивает его назад в бочонок. В горле у Мокши сухо. Мокша ощущает: он должен что-то сделать. Хотя это странное знание, нашаривающее, беспокойное. Из цикла: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Он торопится в пегасню, выводит Игрунью. Кобыла нервно всхрапывает, чуя пропитавший Мокшу запах слизи.
Мокша седлает кобылу и уходит в нырок. И опять все происходит как несколько месяцев назад. На двушке он разворачивает кобылу мордой к болоту, замедляет ее, насколько возможно, и начинает вползать в ночь. Летит долго. Так долго, что ему становится холодно, а на душе сухо и пусто. Игрунье он завязал глаза, чтобы она не пугалась. Но она все равно дрожит, точно корова, которую купивший ее человек в пропахшем кровью фартуке ведет невесть куда.
Это уже почти болото, но болото с другой стороны. Его дыхание пробивается через незримую границу. Не для того ли на двушке выросли Первая и Вторая гряды, чтобы окончательно отделиться от всего чужеродного?
Наконец Мокша ощущает, что он на месте. Снижается и долго ищет, к чему привязать Игрунью. Сосен тут нет вообще, лишь под ногами изредка попадаются поваленные, совсем уж в прах обратившиеся стволы. Но он как-то исхитряется, привязывает и, тревожно озираясь, бредет куда-то. Нога цепляет холмик из трухи, который когда-то тоже был сосной. Мокша падает, успев выставить ладони. Упирается руками, хочет подняться – и внезапно различает слабое тревожное свечение, пробивающееся из-под того, что когда-то было хвоей.
Мокша торопливо разгребает ее руками. Перед ним – небольшой, не крупнее воробьиного яйца камень. Стенки у него точно из прозрачной слюды, спекшиеся, в мелких трещинках. Разглядеть то, что внутри, сложно, но взгляд у Мокши наметанный. Он видит, что это крошечный эльб. У Мокши перехватывает дыхание. Эльб?! На двушке?!
Он долго недоверчиво вглядывается и несколько раз меняет решение то в одну, то в другую сторону, пока не приходит к определенному выводу. Перед ним все же не совсем эльб – личинка эля примерно двух-трех месяцев от роду. Видно, еще до того, как двушка окончательно отгородилась от болота, где-то в болоте произошел микровзрыв. Капли жижи полетели на двушку и были сожжены светом из-за гряды. Но тут, во тьме, одна личинка, густо покрытая слизью, чудом уцелела. Под воздействием жара слизь отвердела и превратилась в защитный кокон. Спекшийся, остекленевший кокон защитил личинку, но одновременно стал и ее тюрьмой, не позволив ей завершить развитие.