Замри, умри, воскресни!
Шрифт:
— Ну и ну, ничего не осталось, — говорили они. — Голый утес, ни травинки, никаких следов человеческого присутствия. Даже дом, где он жил, как ветром сдуло! Дорога — и та пропала! И его самого нет. И жена сгинула! Ни слуху, ни духу. Можно подумать, лавиной снесло! Голая местность! Все исчезло! Ушло! Остались каких-то три стихотворения!
О поэте и его жене больше никто не слышал. Из Аграрной академии — а это не ближний свет — приезжали в беззастенчиво оголенную долину ученые мужи, но поспешили унести ноги, а потом еще долго качали
На самом же деле, что пропало, то нетрудно отыскать.
Достаточно перелистать страницы его последнего, совсем тонкого сборника и прочесть эти три стихотворения.
И появится она, бледная, прекрасная и бессмертная, излучающая тепло и свежесть, вечно юная, златовласая, подставившая лицо ветру.
Совсем рядом, на следующей странице — он сам, исхудавший, улыбчивый и решительный, с черными как смоль волосами: стоит подбоченившись и оглядывается по сторонам.
А вокруг — бесконечное зеленое бессмертие под сапфировым небом, запах виноградной лозы, покорная пытливому шагу трава по колено, а в ней — паутинка троп, готовая увлечь любого, кто откроет эту книжку, и скромный домик вблизи долины, и щедрое спокойствие солнечных лучей, лунного света и сияния звезд; а они вдвоем, он и она, смеются и вечно идут сквозь вечность.
Одиночество
(перевод Е. Петровой)
Шесть вечеров подряд они ужинали у костра, ведя неторопливую беседу. На серебристом боку ракеты, доставившей их в эти края, играли отблески пламени. Издали, с голубоватых гор, их костерок выглядел как звезда, что упала среди марсианских каналов с ясного, застывшего марсианского неба.
На шестой вечер, присев к огню, оба внимательно огляделись вокруг.
— Замерз? — спросил Дрю, отметив, что напарника бьет озноб.
— Что? — Смит осмотрел свои руки. — Да нет.
От Дрю не укрылось, что у Смита на лбу проступила испарина.
— У тебя жар?
— С чего ты взял?
— Тоскуешь?
— Возможно. — Дрогнувшей рукой он подбросил в костер поленце.
— В картишки перекинемся?
— Настроения нет.
Дрю прислушался к учащенному, неглубокому дыханию Смита.
— Материал у нас собран. Съемку делали ежедневно, пробы грунта взяли. Загрузились, считай, под завязку. Может, на ночь глядя и стартуем в обратный путь?
Смит рассмеялся:
— Понимаю, тебе тут одиноко, но не до такой же степени?
— Все, хорош.
Они повозили подошвами по холодному песку. Ветра не было. Ровное пламя костра, подпитываемое кислородом из бортового шланга, устремлялось вертикально вверх.
Под тончайшими стеклянными масками пульсировал тонкий слой кислорода, поступающего из кислородных жилетов, надетых под куртки.
Дрю сверился с датчиком. Запаса кислорода хватит еще на шесть часов. Вполне достаточно.
Он взялся за маленькую гавайскую гитару и начал небрежно перебирать струны, запрокинув голову и глядя на звезды из-под полуприкрытых
Мелодия поднималась по рукам Дрю в его наушники. Смит ее не улавливал — он слышал только пение Дрю. Атмосфера была слишком разреженной.
Мечтают многие о девушке о…— Замолчишь ты или нет? — взвился Смит.
— Что на тебя нашло?
— Сказано: замолчи! — Откинувшись назад, Смит испепелял его взглядом.
— Ладно, ладно, не кипятись.
Дрю опустил гитару, лег на спину и задумался. Он-то знал, в чем причина. Его мучило то же самое. Холодная тоска, ночная тоска, тоска расстояний, пространства и времени, тоска галактик и перелетов, дней и месяцев.
Ему врезалось в память лицо Анны, мелькнувшее в обрамлении иллюминатора за минуту до старта. Оно было похоже на ожившую искусно вырезанную дымчатую камею под круглым дымчатым стеклом: милое лицо, на губах улыбка, глаза блестят, рука поднята в прощальном взмахе. Потом все исчезло.
Он лениво перевел взгляд на Смита. Тот сидел с закрытыми глазами. Думал о чем-то своем. Не иначе как о Маргарите. Очаровательная Маргарита — карие глаза, шелковистые каштановые волосы. Сейчас она за шестьдесят миллионов миль, в недосягаемом мире, где они все появились на свет.
— Интересно, что они нынче поделывают? — сказал Дрю.
Смит открыл глаза и уставился на него через огонек костра. Даже не уточнив, что имел в виду Дрю, он ответил:
— Ходят на телеконцерты, в бассейн, играют в бадминтон да мало ли что.
Дрю кивнул. Ощутив, как на лбу и ладонях проступает пот, он снова замкнулся в себе. Озноб усилился, в груди заныло пронзительное, щемящее чувство. В эту ночь он решил посидеть без сна. Иначе все будет, как всегда. Из ниоткуда возникнут все те же губы, то же тепло, то же видение. Потом придет ненужное утро, а с ним — возвращение в кошмар безысходности.
Он вскочил как ужаленный.
Смит даже отпрянул.
— Давай пройдемся, чтобы не сидеть на месте, — с горячностью предложил Дрю.
— Можно.
Они шагали по розовым пескам пересохшего морского дна, не произнося ни слова. Дрю немного расслабился и прочистил горло.
— А что будет, — начал он, — что будет, чисто гипотетически, если тебе повстречается марсианка? Вот прямо сейчас?
Смит фыркнул:
— Не дури. Марсианок не бывает.
— А ты вообрази.
— Ну, не знаю, — на ходу ответил Смит, глядя перед собой. Он опустил голову и провел рукой по теплому прозрачному щитку. Меня в Нью-Йорке Маргарита ждет.