Замуж с осложнениями
Шрифт:
— Но я же сам его бинтовал, там нет шансов… — бормочет человек с чудо-именем.
Это заставляет меня резко посерьезнеть.
— А, так это был ты? А промыть раны или хотя бы кровь остановить тебе в голову не пришло? — напускаюсь на него. Я, может, тут и в гостях, маленькая и беззащитная, но, когда речь идет о моем пациенте… голову откушу только так.
— Естественно, я промыл! — возмущается он.
— Ага, с расстояния в два метра! У него все лицо в крови было, когда я зашла!
— Ну так заново натекло! Что
— Я думаю, что можно было зашить!
— На лице?!
— А что?!
— На лице нельзя зашивать! Тут уж как срастется, у каждого своя судьба.
Очень хочется побиться головой о стенку. А лучше побить кое-кого. Больно.
— А на животе что? Тоже нельзя?
— Так раны сквозные, я же не могу внутри зашить! Ну и какой смысл…
Держите меня семеро. Иначе точно стукну.
— Значит, так, — говорю, — я зашила все. Это раз. Эцаган выживет, это два. А три — ты, хрен-цуцик, уйди с глаз моих, пока я тебе что-нибудь не пришила!
Шарахается, как от огня, в панике зыркает на капитана и, видимо получив разрешение, исчезает куда-то в боковой коридор.
— Это, что ли, бортовой врач? — рычу. Нет, ну правда, ребенок из экошколы лучше бы справился!
— Нет, у нас на борту нет целителя, — говорит Азамат, тихо стерпевший мои вопли. — Их и на Муданге-то не хватает.
— Что, муданжцы патологически неспособны врачевать? Почему нельзя обучить столько, сколько нужно? Где рыночная экономика, в конце концов?! — Что-то я разбушевалась.
— Это очень долго, — пожимает плечами Азамат. — И трудная работа. Из тех, кто может получить образование, мало кто хочет всю жизнь смотреть на чужие уродства.
Хватаюсь за голову, еле сдерживаясь, чтобы не завыть в голос. Вот уж правда уроды!!!
— А что, — спокойно продолжает Азамат, — вы действительно смогли все зашить?
— Естественно, — вздыхаю. Придется, видимо, смириться с их варварскими представлениями. — Там проблема не столько зашить, сколько промыть как следует и найти все повреждения.
Мы куда-то двигаемся, опять не знаю куда.
— Я уже заметил, — говорит Азамат, — что ваши целительские методы сильно отличаются от наших. Видимо, у вас они гораздо лучше развиты…
— Да уж, не без этого, — кривлюсь. — Я вот не понимаю, как вы умудрились пройти мимо всей нашей медицины. Если даже обычного шприца не видели… они ведь на Земле появились раньше звездолетов!
— Так у нас с Землей до самого недавнего времени не было никаких контактов… — разводит капитан руками.
— Ну вы же все равно когда-то переселились с Земли на свой Муданг. Это ведь не могло произойти раньше наших первых полетов в космос!
— А вы думаете, мы когда-то жили на Земле? — удивляется капитан.
Я встаю как вкопанная.
— До сих пор, — говорю неверным голосом, — наукой не зафиксировано существование разумных рас, не происходящих с Земли.
— Вот как… — говорит он и глубоко задумывается. Мы снова двигаемся в путь и успеваем дойти до угла, прежде чем Азамат продолжает: — Что ж, вам виднее, мы-то помним свою историю всего на несколько столетий назад. Однако до сих пор я был уверен, что мы осели на Муданге примерно в двенадцатом веке по земному летоисчислению. Как понимаю, ваши корабли появились существенно позже.
— Да уж, — говорю. — У нас в то время еще и Америку не открыли…
И встаю как вкопанная во второй раз.
— Америку, — повторяю тупо.
— Это… какой-то регион на Земле? — хмурится капитан. — А что с ним такое?
— Просто… э-э-э… самые похожие на вас люди жили как раз там. Но мы, в смысле европейцы… — много ему это скажет, ага, — в смысле те, кто наукой занимался, впервые с ними встретились в пятнадцатом веке, и то в конце.
— А теперь не живут?
— Все перемешались, — пожимаю плечами. Обойдется без кровавых подробностей, мне пока жизнь дорога.
— Так… вы что, думаете, наши предки научились строить звездолеты задолго до ваших, а вы об этом ничего не знаете?
— Ну про них мало что известно, но ходит много всяких невероятных легенд. То есть я бы сказала, что если кто и мог такое отчудить, то это были они. Вы вон до сих пор в одиночку собрать звездолет из подручных средств можете.
— Вы преувеличиваете, — улыбается. — У нас просто высоко ценится способность к ручному труду.
— Вот-вот, — говорю. Что-то больно красиво выходит. Только вот язык у них уж больно на монгольский похож. Конечно, какой там язык был у тех индейцев, я не знаю, но…
— А чем вам так не понравилось имя Хранцицика? — Азамат параллельно переключается на лингвистику.
Я снова ржу, просто не могу остановиться.
— Очень, — говорю, — смешно звучит на моем языке.
Азамат качает головой.
— Это значит «дождевой цветок», он в дождь родился.
Ну да, я даже понимаю. Можно подумать, от этого легче.
— Признаться, до знакомства с вами не знал, — продолжает Азамат, рассматривая меня, — что на Земле есть другие языки, кроме всеобщего.
— Ха! — фыркаю. — Три тыщи не хочешь?
— Сколько?!
О-о, я вывела его из душевного равновесия! Как мне нравится, когда он так таращится!
— А как вы друг друга понимаете? — продолжает изумляться мой друг с моноэтнической планеты.
— Вот для того и всеобщий, — смеюсь. — Его не для космоса вводили, а для Земли.
— С ума сойти, — качает головой.
Ну вот, хотя бы я его развлекла немного, лицом просветлел. Что-то в нем есть неуловимо родное. Во внешности и даже в запахе. Как будто детские воспоминания какие-то просыпаются. Впрочем, в свете моих последних измышлений насчет индейцев в космосе в двенадцатом веке это уже как-то жутковато.