Замуж с осложнениями
Шрифт:
Я уже открываю рот, чтобы попросить его посидеть тут, присмотреть за больным, когда дверь вдруг распахивается и входят Азамат с Алтонгирелом. Азамат такой мрачный, аж лицо потемнело, не знаю, как это возможно. Алтонгирел, наоборот, серовато-бледный, глаза пустые, и как будто даже отощал, хотя всего-то прошло несколько часов.
— Что ты тут делаешь? — спрашивает он меня, хотя и без выраженной вопросительной интонации. Видно, мозги совсем отключились, надо же как переживает.
— Я, — говорю, — врач. Я тут лечу. Вам надо было меня
Алтонгирел никак на мои слова не реагирует, бредет к кровати, садится на край, почти в лужу крови, и остается неподвижно сидеть. Надо будет кого-нибудь запрячь поменять белье. Алтонгирел сейчас вряд ли способен на конструктивную деятельность. Не знаю, правда, из-за чего он больше страдает: из-за того, что его парень ранен и в опасности, или из-за того, что у него лицо повреждено. Ладно, по умолчанию выберу первый вариант, не буду сволочью.
Азамат, кажется, осознает, что в моих словах есть доля истины.
— Мы привыкли, — говорит, — обходиться своими силами. Но я рад, что вы решили помочь. У вас есть… какие-то прогнозы?
— Да, — энергично киваю. — Волноваться не о чем. Он стабилен, скоро должен очнуться. Если кроме тех повреждений, которые мне удалось обнаружить, никаких других нет, то он полностью выздоровеет.
Азамат кивает с некоторым облегчением, хотя, по-моему, он мне не верит. Ну если у них женщины в принципе не могут быть врачами, то не удивительно, что он мне не доверяет. Ладно, погоди, сам увидишь.
Алтонгирел меня, похоже, вообще не слышит. Подхожу к нему, щелкаю пальцами перед лицом. Конечно, я все понимаю, у человека горе, но я ему еще свое подпорченное здоровье не простила. Он слегка фокусирует взгляд.
— Если очнется, позови меня. Я буду в кухне. И если вот эта штука у него на руке запищит, тоже позови. Причем очень быстро. Это понятно?
Он открывает рот, потом передумывает и кивает. И снова отключается от внешнего мира. Поворачиваюсь к Азамату:
— Думаешь, он меня услышал?
— Да, — говорит Азамат уверенно. — Он все сделает. Пойдемте.
Обнаруживаю, что Тирбиш под шумок уже смылся. Не знаю уж, чем так ужасен кусочек пластыря на лбу, но зато, когда я наконец-то дохожу до кухни, там уже пахнет едой. Правильно, мальчик, мыслишь. Как говорится, если врач сыт, то и пациенту лучше.
— Где Гонд? — спрашиваю у Азамата. Он снова мрачнеет:
— Пока что заперт у себя.
— Мне надо будет его осмотреть.
— Что? — Капитан аж сощурился, как будто откусил что-то кислое.
— У него рука сломана, — говорю.
— Он сам виноват.
— Эцаган тоже сам виноват. Ему теперь за это умереть?
Азамат тяжело вздыхает.
— Ваше внимание плохо сочетается с наказанием.
— Наказывать будешь потом, когда я удостоверюсь, что он вне опасности.
— Ладно, — кивает. — Вы правы.
Тут Тирбиш подносит мне какие-то жареные пельмени, и я временно утрачиваю способность говорить. Азамат сидит напротив
Видимо, забыв о моем присутствии, Азамат трет лицо с той стороны, где ожоги. Ну да, я понимаю, что ты думаешь. Однако обещать ему, что у Эцагана не будет никаких последствий на лице, я не могу, даже если уверена, что их не будет. Потому что если будут, то получится намного хуже, лучше уж сейчас понервничать.
— Он всегда переживает, если я с Алтонгирелом ссорюсь, — говорит капитан.
Прекра-а-асно, давай теперь ты еще себя во всем обвинишь.
К счастью, он не продолжает развивать мысль, хотя на лице все написано светящимися буквами. В перерыве между двумя пельменями откладываю ложку и беру Азамата за руку, безвольно лежащую на столе. Обхватить не могу, так, сбоку прихватываю, как прищепка.
— Все будет хорошо, — говорю. Это, конечно, ответственное заявление, но я тоже не железная.
Азамат пускает меня к Гонду и сам заходит следом. Бедный парень, похоже, решает, что сейчас его казнят.
— Не волнуйся, — улыбаюсь ему, — Эцагану тоже достанется. От меня лично.
В ответ слышу только нервное сглатывание.
Перелом у него закрытый, с небольшим смещением. Мелких осколков нет. В принципе ничего страшного, он даже не вскрикивает, когда вправляю. Может, конечно, решил перед капитаном продемонстрировать стоицизм, не знаю. Накладываю шину с применением куска какой-то аппаратуры, специально для этой цели найденного на складе. Азамат смотрит как завороженный. И где они были все эти века…
Напоследок капитан окидывает Гонда грозным взором, и мы выходим. Идем куда-то… точнее, это Азамат идет, а я за ним следом, не знаю зачем. Привычка уже, наверное. В неизвестном мне отсеке корабля навстречу попадается один из старших в команде, тот, что сидит за столом справа от Алтонгирела.
— Как будем… — начинает на муданжском, потом, покосившись на меня, переходит на всеобщий: — Как будем хоронить?..
— Кого?! — рявкаю я, не давая Азамату и слова сказать.
— Эцагана… — растерянно отвечает мужик.
— Когда он лет через семьдесят умрет от рака прямой кишки в своей постели, это будет не ваша проблема, — говорю с некоторым нетерпением. Нет, ну можно не верить, что я хороший врач, но не до такой же степени!
Собеседник переводит озадаченный взгляд на капитана.
— Не суетись, Хранцицик, — произносит капитан, и я совершенно неприлично хохочу прежде, чем успеваю скомандовать себе сдержаться. Азамат что-то там продолжает говорить про то, что моего пациента рановато хоронить.