Замуж с осложнениями
Шрифт:
— Не стоит, — говорю и чувствую на ухе его тихий вздох. — Я бы рада, — добавляю быстро. — Но если мои волосы расчесать, они превращаются в пену для ванны.
Он покатывается со смеху, инцидент исчерпан. Неожиданное веселье, однако, добавляет ему храбрости, чтобы сделать ответственное дело. Он принимается рыться в кармане штанов и извлекает какую-то коробочку. Чувствую, кто-то решил-таки восполнить нехватку бриллиантов.
— Лиза, я понимаю, что тебе это не очень нравится, но я подумал… может быть, эту вещицу ты все-таки наденешь хоть разок.
— Пожалуй, надену, — говорю, беря у него коробочку. — Я как-то запоздало сообразила, что тебе хочется похвастаться
Конец фразы забываю, потому что в этот момент открываю коробочку. Там цепочка с подвеской — такой самой подвеской, как те, что на нас надел Алтонгирел, только маленькой.
— Ой, — говорю, — здорово… Это типа на замену?
— Ну да, — кивает Азамат. — Раз уж ты так хочешь надеть хом, я подумал, что можно облегчить тебе задачу.
В таком размере наши востроклювые птички выглядят очень изящно, намного симпатичнее безликих толстеньких драгоценностей из ювелирных магазинов. Они, видимо, по-прежнему из платины, а глазки синенькие, небось тоже не стекляшки. И обо всем-то он подумает!
— Спасибо, — говорю. — Мне это нравится гораздо больше всех тех украшений вместе взятых!
— Правда? — Азамат приподнимает бровь. Его собственный хом лукаво поблескивает поверх темной рубашки.
— Конечно! Такое тоненькое, изящное… прелесть! — Я быстренько застегиваю цепочку под волосами. — А эти штуки, хомы, они все одинаковые?
— Нет, конечно, каждая пара уникальна.
— А где ты тогда эту взял?
— Сделал. — Он пожимает плечами, как будто мы говорим о пришивании пуговиц.
— Сделал? — повторяю завороженно.
— Ну да. У меня тут знакомый держит небольшую мастерскую… ну вот, я к нему и зашел, он меня всегда к станку пустит. Там всего делов-то на полчаса, это же не детали для гравитационных сенсоров, где все до нанометра вымерять надо.
С ума сойти! Сделал — маленький хом — из платины — для меня. Чтобы мне не тяжело было.
— Азамат, ты просто счастье, — говорю только что не со слезами на глазах. — Ты самый прекрасный человек в мире. Серьезно!
Тянусь целоваться, хоть он и не умеет… ой, уже умеет! Ну то есть выходит у него довольно робко и неуклюже, но принцип явно понял. Ох и забористо…
— Ты утром притворялся, что ли? — спрашиваю, когда мы разлепляемся.
— Нет, — усмехается он. — Я просто порылся в Сети… Вы, земляне, ведь всегда про все пишете с картинками и обучающее видео снимаете, за что ни возьмись. Просто раньше мне незачем было…
Я на радостях загоняю Азамату еще шприц антибиотиков на дорожку, и мы наконец-то выдвигаемся.
В машине Алтонгирел косится на меня с недоверием и почтением, как будто внезапно познал мою божественную сущность. Похоже, поговорил-таки с Азаматом. Можно, конечно, поинтересоваться, но в машине, при всех, как-то не хочется.
Народ разоделся, кто как мог. Алтонгирел вздел один из своих бесчисленных халатов и подпоясался так элегантно, что эта прямолинейная конструкция на нем чрезвычайно эффектно смотрится. На Эцагане халата нет, только ярко-синие штаны и малиновая рубаха, расшитая по всей груди черными оленями, если, конечно, это олени. Народная вышивка иногда весьма загадочна. Тирбиш в счастливо-оранжевом кафтане с вышитыми вишенками, а на ногах у него те самые сапоги, какие я видела в шкафу у Алтонгирела. Длинные, как чулки, и такие же мягкие. Хранцицик и Ирнчин почти в одинаковых кафтанах и поглядывают друг на друга с неудовольствием. То ли похожесть — дурной
Мы проезжаем по фешенебельным районам, потом опять начинаются лабазы, а потом и вовсе не освоенная целина. Едем на сей раз в микроавтобусе, который за нами специально прислали. Водитель — явный муданжец, но наши с ним незнакомы и переговариваются негромко и помалу. Мы с Азаматом тоже молчим, я смотрю в окно, а его взор устремлен куда-то внутрь себя. В окне скучная красно-бурая земля до горизонта, у которого светятся огоньки населенной части планеты. Хоть бы газончиком засеяли… хотя у них тут, кажется, мало пресной воды, пришлось бы завозить или фильтровать для полива.
И тут впереди из пыльной лиловой дымки проступают горы. Прямо натуральные, серые, мрачные горы, высокие такие.
— А я и не знала, что на Гарнете есть горы, — говорю.
— Гарнет не любит хвастаться тем, что далеко от моря и туристических центров. А в этих горах посторонним делать нечего.
— А-а… мы именно к ним едем? — уточняю я. Что-то пейзаж вокруг плохо сочетается с длиннополым платьем.
— Да, — кивает Азамат, потом замечает мою встревоженность. — Не волнуйся, подниматься будем на чистеньком офисном лифте.
У меня отлегает от сердца. Если на лифте и без пыли, то хоть на Джомолунгму.
— А как там с ветром?
— Ну ветер, конечно, сильный, — соглашается Азамат, — но мы не будем подниматься на склоны. Место встречи — внутри, в самом сердце скалы.
Дальше расспрашивать боязно. Будем надеяться, что в пещерах не очень мокро и не очень холодно…
Первую свинью подкладывает лифт. Он оказывается прозрачным со всех сторон, даже по углам никаких железяк. В итоге чувствуешь себя зависшим в воздухе посреди каменной шахты, и что влечет тебя вверх — непонятно. Я вцепляюсь в Азамата так крепко, что не чувствую пальцев. Он сначала никак не может понять, чего это я, но потом догадывается меня приобнять. Так и стоим столбом посреди лифта, а остальные прижимаются к стенкам и комментируют, мимо каких пород камня мы проезжаем. Мне на них смотреть тошно. Над головой угрожающая чернота, никакого неба.
Наконец пытка завершается: одна стенка прозрачной конструкции просто растворяется и мы выходим в пещеру. Ну не все так плохо. Во-первых, пещера хорошо освещена миленькими цветными лампами в форме бараньих рогов по стенам. Во-вторых, все поверхности тут выложены аккуратно отшлифованным камнем, посверкивающим в пестром свете, как снег. По крайней мере, интерьер цивилизованный. И не холодно вроде бы.
Азамат мягко подталкивает меня вперед, и мы идем в глубь скалы. Пещера оказывается коридором и по мере продвижения расширяется, потолок уходит все выше, а потом и вовсе становится неразличим в темноте, когда его перестает достигать свет низко повешенных ламп. Я все еще придерживаюсь за Азамата на всякий случай, хотя уже и не так истерически. Звуки наших шагов постепенно становятся все громче, рождают эхо и гремят над головой, как будто там скачет конница. И почему нельзя было встретиться в ресторане, а?