Замуж в наказание
Шрифт:
– У кызым голова разболелась. Может позже…
Смахиваю не удержавшуюся в уголке глаза слезу.
Мама тоже умеет врать, когда нужно.
Все врут, но плохая почему-то только я…
От разворачивающегося в гостиной фарса мутит. Чтобы хуже слышать, я зажимаю ухо подушкой. Совсем не слушать не могу себе позволить. А вдруг кто-то решит подняться? Это маловероятно, но теперь я не уверена уже ни в чем.
Меня качает на волнах безразличия, страха, отчаянья, надежды… Это изматывает. Каждый раз, когда до меня доносятся голоса, дергаюсь, как будто по коже пускают ток.
Во время одного из моих личных затиший, тело расслабляется. Я даже с откуда-то взявшейся улыбкой слежу, как на стене красиво играет свет и тень заходящего солнца, лучи которого пробиваются сквозь занавеску. Тянусь туда пальцами, глажу воздух…
Вспоминаю одну из множества историй из детства. Раньше, когда говорить о многом прямо и начистоту было не принято, девушки и парни подавали знаки друг другу и окружающим. Из тех времен происходит традиция с платком.
Тогда же, чтобы показать, что приходу сватов девушка не рада, обувь пришедших достаточно было исподтишка развернуть носками к выходу.
Это знак отцу. И самим сватам тоже.
Это будет мой протест. И неважно, что после я сбегу. Пусть знает, что я его не хочу.
Отталкиваюсь от кровати и встаю рывком.
Мама просила одеться красиво, а я просто меняю домашний костюм на первое попавшееся летнее платье. Кудрявые волосы ложатся, как им хочется. Щеки красные без всяких румян. Глаза блестят, пусть и лихорадочно. Ресницы у меня всегда пушистые.
Но мне все равно на красоту, я иду не обольщать.
По второму этажу движусь босиком и на цыпочках, нигде не зажигая свет. Медленно спускаюсь по лестнице, молясь ни разу не издать лишний звук.
С каждым моим шагом вниз шелест голосов становится все более громким. Слова – отчетливыми. Они беседуют не на крымскотатарском, а из меня лезет желчь.
Это твой образцовый жених-кырымлы, бабасы? Человек, который смотрит на нас свысока? Которым мы тоже в диковинку?
Который уехал когда-то учиться и забыл о своем происхождении, а тут вдруг вспомнил? Думаешь, он жил праведно? Вряд ли. А теперь вдруг захотел себе крымскотатарскую жену…
Дышу, как дракон, делая последние шаги с лестницы. По коридору иду наощупь.
Приседаю у выхода. Туфли Салманова нахожу сразу. Они стоят аккуратно. Выглядят прекрасно. Как и всё в нем. Но это не заставит меня проникнуться к человеку, посчитавшему меня товаром.
Беру наверняка купленные на взятки туфли из дорогой кожи за задники. Разворачиваю. Встаю и оттряхиваю руки.
К лестнице возвращаюсь, уже не таясь.
Бессмысленный акт протеста придал мне смелости.
Где-то на пятой ступеньке слышу неправдоподобно уважительное:
– Рехмет за гостеприимство, Мехди-агъа. Данията, всё было очень вкусно…
Торможу и кривлюсь. Я ему не верю. Я ему совсем не верю.
Сжимаю перилла. Разрываюсь между полярными желаниями ускориться и чуточку подождать. Может в меня шайтан вселился, но склоняюсь ко второму.
– И вам рехмет, что пришли, Айдар-бей. Жаль только, что Айлин спуститься не смогла.
Я не захотела.
Выплевываю, но мысленно.
В гостиной двигаются кресла.
Первым в холл выходит Бекир. Зажигает свет, вскидывает взгляд, мы с ним встречаемся.
Необъяснимый для меня восторг во взгляде брата тухнет, меняется сначала на стыд, потом он вспоминает, что я перед ним завинила, даже подбородок вздергивает, потом просто хмурится. Мне кажется, просит без слов: «Айка, не дури», а мне ещё больше хочется дурить.
Следом за братом в холл выходит мама. Тоже замечает меня. Тоже реагирует красочно. Я вызываю у своих родных целый спектр эмоций, только это не радует.
Папа мажет взглядом, долго не задерживаясь.
А в глазах Салманова я опять зажигаю смешинки. Потешная, да, господин прокурор? Ваша будущая зверушка. Но скорее нет.
Он быстро проезжается по мне взглядом, как в тот день, когда попал в наш дом впервые. Останавливается на лице и не спешит разрывать зрительный контакт.
Так у нас тоже не заведено, но моих это почему-то не смущает.
– Добрый вечер, Айлин-ханым. Голова отпустила?
Он спрашивает не формально. Ждет ответа, вздернув бровь. А я еле сдерживаюсь, чтобы не выплюнуть колкость. Хочу, но зачем? Получу скандал, а на исход это не повлияет.
Решаю быть мудрее. Да и Митя сказал просто ждать.
Разворачиваюсь, хватаюсь за перилла уже другой рукой, чтобы точно не упасть. Расплываюсь в улыбке и немного приседаю.
Поднявшись, смотрю на Айдара всё так же с улыбкой. Мне кажется, он знает, что я его люто ненавижу, но его это не расстраивает.
Папа напряжен, Бекир хмурен, мама разволновалась, а я вздергиваю подбородок и отвечаю:
– Не отпустила, но совсем не спуститься я тоже не могла.
Брови Айдара взлетают еще выше. Меня еще сильнее раздражает в нем всё. Слишком идеальный внешне, внутри… Черный-черный. Хороший бы себя так не повел.
– Спасибо, что оказали честь. Вас даже мельком очень приятно видеть…
Хочется фыркнуть и закатить глаза. В своем кабинете он обращался ко мне на ты. И говорить позволял куда острее. А тут… Идеальный жених. Не верю.
– Вы уже уходите?
– Айка… – Мама обрывает тихо, а Салманов расплывается в улыбке. Потешила вас, да? Жалко. Не хотела.
– Да, Айлин-ханым. Работа. Но я еще приду.
– Очень рада… Слышать. – Глазами отвечаю куда честнее: а еще сильнее обрадуюсь, если вы сгинете в огненной геенне.