Замуж в наказание
Шрифт:
Свожу брови на переносице, а Салманов улыбается шире. Мы совсем не совпадаем. Ему доставляют удовольствие минуты моего страдания.
– А подарок примете?
Он спрашивает неожиданно, я даже теряюсь. Открываю рот, закрываю, смотрю на маму и злюсь на себя за это.
Она кивает, а я чувствую себя глупой, беспомощной и бесправной.
Айдар тянется к внутреннему карману сегодня черного пиджака, достает оттуда продолговатый ювелирный чехол. Делает шаг ко мне и протягивает.
У меня к щекам приливает жар. Стыдно за то, что
Я чуть отдергиваю руку, когда поднимаю глаза и наталкиваюсь на внимательное наблюдение прокурора-взяточника. Он как будто сам с собой поспорил, насколько я дикая. И кто-то один в его голове точно побеждает.
У меня ноздри раздуваются от возмущения, а он складывает губы в короткое: «бери».
Слушаюсь.
Коробочку приятно ощущать в ладони. Еле сдерживаюсь, чтобы не погладить. Затаиваю дыхание и жму на кнопку замка. Открыв, пугаюсь.
На бархатистой подложке закреплен золотой, усыпанный бриллиантовой крошкой и крошечными изумрудами браслет. Камушки мелкие, но как же бликуют… У меня дыхание перехватывает от восторга. А потом еще раз – от осознания собственной алчности.
Во второй раз взгляд поднять на Айдара уже страшно. Я же знаю, что он внимательный. Увидел, как зажглась.
Только это ничего не значит. Я в жизни не надену.
Продам, когда сбежим с Митей. Это будет плата Салманова за то, что позволил себе поучаствовать в сделке на человека.
Когда думаю об этом, любая красота меркнет. Захлопываю чехол, смотрю на Айдара, не выражая лишних эмоций.
Он тоже вроде бы серьезен, но уголки губ сдают в нем очередной приступ веселья.
– Не понравился? – Мужчина спрашивает, зная, что какой бы ответ я не дала, без разницы. Искренний уже дали мои глаза.
– Очень красиво. Способной полюбить вас женщине, наверное, повезет…
– Айка…
Мама перебивает и качает головой. Я хмурюсь, Салманов улыбается. Тянется пальцами ко лбу и трет его.
Снова вскидывает на меня взгляд, уважительно склоняет голову.
– Спасибо, что позволили собой полюбоваться…
Протягивает руку и шагает ближе. Я хочу показательно отказаться от рукопожатия, сославшись на какую-то дурацкую старую традицию, запрещающую прикосновения, но на ум приходит колкость. Поэтому ступаю ниже. Снова вкладываю свои холодные пальцы в горячую ладонь Салманова. Его ногти по-прежнему безупречны. Как и лицо, рубашка, волосы, костюм и запах. Вдыхаю и на пару секунд задерживаю. Потому яростно выталкиваю из легких.
Зачем ему я? Вот зачем?
– Если это на деньги со взяток, то знайте: вы сядете, а я не отдам.
Говори тихо и отчетливо. Только ему. Снова чувствую, как бью единственной стрелой в невидимую цель. Взгляд Айдара ярко вспыхивает и гаснет. Он не обиделся.
– Тебе не выгодно, чтобы я сел. Ты же тоже теперь взятку взяла, мы повязаны… Это называется соучастие. – Салманов подмигивает, я чувствую, как в районе солнечного сплетения сжимается тугой-тугой узел.
Дергаю руку, он позволяет освободиться. Это дарит облегчение.
Салманов делает шаг назад, я с его подарком тоже поднимают на две ступеньки.
– Сау бул, Айлин-ханым!
– До свидания.
Принципиально не хочу перебрасываться с ним даже парой фраз на крымскотатарском. Пусть не притворяется.
Слежу, как разворачивается, делает еще несколько шагов и натыкается на свои повернутые носками к двери туфли. Запоздало думаю, что он может даже не знать о наших традициях. Но мужчина ненадолго зависает, потом бросает на меня взгляд через плечо.
В нем столько мальчишеского озорства, что меня пробирает дрожь. Я не этого хотела. Не азарта. Понимания.
– Ох, Айлин…
Мама тоже видит, качает головой. Отец покашливает, но делает вид, что ничего не произошло.
Разбивает мне сердце, шагая с Айдару и протягивая руку.
– Рахмет, Айдар-бей. В моем доме вам всегда рады.
В груди клокочет, хочу крикнуть: а я – нет! Ко мне больше не приходи! И бросить мою взятку в широкую спину. Но я стою и кричу в себя. Дрожу в себя. В себя ненавижу. В себя умираю.
Учусь дышать, справляюсь с накатывающей истерикой. Её тормозит, как ни странно, Салманов.
Уже обувшись, попрощавшись, оборачивается и еще раз смотрит на меня. Серьезно. Внимательно.
– Я вас услышал, Айлин-ханым. – От его слов сердце замирает. Неужели? Но хорошо, что облегчение ощутить я себе не позволяю. Его взгляд опускается, задержавшись на секунду на моих губах, катится вниз по шее. Он кивает на коробочку: — И вы меня послушайте, – я понятия не имею, что подразумевает. И не спрашиваю.
Как только отец с Айдаром выходят на крыльцо, разворачиваюсь и несусь в свою комнату. Замыкаюсь. Ни с кем сегодня не буду говорить. Швыряю футляр на кровать и подхожу к окну. Слежу, как машина уезжает. Если бы в руке был камень – бросила бы. А потом грязно ругалась, что не попала и не разбила стекло.
Топит в ненависти. Отвращении. Не могу потушить бурю эмоций. Не могу заткнуть внутренний ненужный диалог с избранником моего отца.
Решаю, что если вышвырнуть подарок из окна – полегчает.
Возвращаюсь к кровати и со злостью раскрываю. Дергаю усыпанную камнями нить, взвешиваю.
Становится жалко. Слишком дорогой подарок. И слишком красивый.
Стону и опускаюсь на пол. Вслед за яркой вспышкой ярости я снова тону в болоте тоски. Недолго тихо плачу, потом берусь рассматривать украшение.
Глажу сверкающие камни, смахиваю слезы.
Кто-то же живет в золотых клетках? Кто-то же убеждает себя, что счастье – в этом? От меня тоже этого ждут? А если я не могу?