Замуж в наказание
Шрифт:
Открываю рот, чтобы оправдаться, но не успеваю. В дверном проеме показывается папа. От его взгляда мне становится зябко. Обычно теплые глаза с красивыми лучиками морщинок вокруг сейчас совсем не улыбаются. Мама накрывает мои руки своей и гладит. Злится, но хочет поддержать. Только в чем?
– Салам, бабасы…
Здороваюсь с отцом, он в ответ смотрит долго, сжигая одна за другой мои нервный клетки. А потом кивает в коридор:
– В кабинет идем, дочь. Поговорим с тобой.
***
Я никогда не
Мы заходим в кабинет и я впервые чувствую себя рядом с ним настолько виновато-беззащитной, что даже боюсь.
Торможу у двери, хотя сбегать не собираюсь. Слежу из-под полуопущенных ресниц, как папа делает шаг за шагом вглубь комнаты. Он молчит, а я крупно дрожу. Что он скажет? Что же я натворила? Страшно…
Бабасы оборачивается, смотрит на меня долго. Я волнуюсь так сильно, что сбивается дыхание. Он видит это, но не жалеет.
– Ты на свадьбе сказала, что не знаешь того парня, Айлин…
Папа ловит мой взгляд своим – слишком спокойным – и парализует. В голову сумасшедшей силы волной разом хлынут мысли. Преимущественно панические. А вот язык как будто перестал быть моим – я бы может и хотела ответить (нет), но кажется, что смогу только мычать.
– Бабасы… – Выдыхаю, отмирая. Опускаю взгляд и мотаю головой… Откуда он узнал? И что именно?
Из-за меня сейчас влетит Бекиру. Всевышний, только не брату! У него заберут машину, может даже стажировку в прокуратуре отнимут в наказание. Нет. Я не переживу, он не заслужил…
– На меня смотри, Айлин.
Я подчиняюсь папиному требованию. Глаза наполняются слезами, хочу извиниться, расплакаться, покаяться, но держу в себе, осознавая неуместность…
– Не наказывай Бекира, пожалуйста…
Шепчу, больно-больно сжимая свои же плечи руками. Такой же беззащитной я чувствовала себя под стенами прокуратуры рядом с посторонними, опасными людьми. Хотя не такой же. Сейчас хуже… В кабинете родного отца.
– Мои дети мне врут. Сын – в глаза. Дочка…
По мне проезжается взгляд, который я в жизни не хотела бы ощутить, а теперь уже не забуду. Непонимание. Разочарование.
Папочка, я не со зла…
Вроде бы чего еще могла ждать девочка-кырымлы, тайно связавшаяся с чужим, но меня сейчас топит в чувстве отчаянной несправедливости. Я сделала что-то плохое? Что?
Соврала…
– Сама его пригласила? Скучно тебе с нами стало, да?
От предположения папы мне становится только хуже. Внутри волной поднимается протест. Зачем выставлять меня настолько ужасной? Я же просто… Влюбилась.
– Я не приглашала… – Выталкиваю из себя несколько слов, а папа кривовато улыбается.
– Но и не выгнала.
Ответить нечего. Опускаю глаза. Смотрю в пол, придерживая при себе вопрос, откуда он узнал. И второй – кто еще знает. Я уже поняла, что мама. Стыд перед ней обжигает сильно-сильно. Воспитание девочек в крымскотатарских семьях – ответственность матери. Ей могло прилететь обвинение, что не справилась.
– Он хороший, пап…
Беру себя в руки и смотрю на отца. От моих слов его передергивает. Он шумно выдыхает и тихо-тихо ругается себе под нос. Я впервые слышу от него такие слова. Даже отшатываюсь.
– Хороший бы не лапал, Айлин. Хороший бы пришел к твоему отцу и спросил, можно в жены взять. Понимаешь?
От выплюнутого папой «лапал» чувствую себя грязной. Недостойной, разочаровавшей дочерью. Этот разговор меня убивает. Он не ведется на повышенных тонах, но по ощущениям – уничтожает меня морально.
Теперь вся моя радость из-за успешно закрытой сессии кажется такой глупой… А я ведь в первую очередь для него старалась. Чтобы гордился. Теперь, уверена, даже мои пятерки разочаруют.
– А ты бы разрешил? – Шепчу, опять рискнув посмотреть папе в лицо. Он ненадолго замирает. Его губы плотно сжимаются. В глазах – языки пламени. Мой взвешенный, мудрый бабасы с каждой секундой все сильнее теряет самообладание.
– Вы не пришли и не спросили. Прятались. Врали. Вели себя, как… Ты вела…
Папа указывает на меня пальцем, а чувство такое, будто выстреливает. В груди больно. Дыхание перехватывает. Я приоткрываю рот, чтобы сделать хотя бы несколько глубоких вдохов. Глаза снова мокрые. Во мне мешается вина, страх, злость. Хочется обвинить в ответ, но совесть не позволяет. Я же понимаю, что неправа… Я же понимаю, что от меня ожидали другого…
– Откуда ты узнал? – Зря спрашиваю, но мне это важно. Папа долго молчит, а потом губы кривятся в улыбке. Я бы могла решить, что она похожа на улыбку Салманова, но в папиной – значительно больше злой иронии. Именно злой.
– Я до недавнего времени думал, что моя дочь – хорошо воспитанная девушка. Оказалось, хорошо воспитанные – у других. А моя даже прятаться нужным не считает. Крутит шашни у всех на глазах. Думает, вокруг слепые. А среди слепых – только ее доверчивые родители.
Он не отвечает прямо, но я почти уверена, что правильно его понимаю. В моем университете много детей из мусульманских семей. Я общаюсь далеко не со всеми, знаю не всех. Но они меня — могут. Наверное, кто-то рассмотрел Митю на свадьбе. Вспомнил, как видел нас вместе. Сопоставил. Дошло до папы…
Ненавижу сплетников. Завистников. Зачем суют свои носы в чужие дела?
Трясти начинает уже от отвращения, но папа мои чувства явно не разделит. Он скорее всего даже благодарен, что с ним поделились. Плохо, что не дочь.
– Я ничего ужасного не сделала… Непоправимого…
Произношу, душа внутренний протест. По взгляду папы вижу, что и это тоже зря. Ему не легче. Глаза искрятся совсем не теплом.
– Это тебе кажется, кызым. Я всё услышал. В комнату иди.