Замуж за «аристократа»
Шрифт:
Глядя на нее, никто бы и не поверил, что всего несколько часов назад она рыдала на захламленной кухне – бледная, жалкая, облаченная в старомодный дешевый халат. Спасибо Шуре – сначала она напоила Катю горячим какао и дала ей возможность как следует выплакаться – до тех пор, пока плакать стало нечем. А потом решительно взялась за Катино лицо. Не слушала никаких ее замечаний, не внимала обычным просьбам сделать макияж поскромнее. Просто молча рисовала – и все. И когда Катя посмотрела в зеркало на результат Шуриных трудов, она ахнула. Не лицо, а произведение искусства. Яркая, стильная женщина. Настоящая
Конечно, все заметили, что прима выглядит по-особенному. Люба Федорова, например, не преминула заявить:
– Катюша, ты великолепна. Как здорово, что ты запомнишься зрителям и журналистам именно такой. Наверное, я бы тоже на твоем месте нарядилась на свой последний спектакль!
«Сука завистливая!» – мрачно подумала Катя, но озвучивать эту мысль, разумеется, не стала. А вместо этого поблагодарила Любу за комплимент и с улыбкой добавила:
– Смотри, Любаша, нас фотографируют. Кажется, это из «Комсомолки». Давай обнимемся и улыбнемся.
И Любе пришлось послушаться. На следующий день в газете «Комсомольская правда» появилась огромная фотография – две сладко улыбающиеся актрисы – какая идиллия! Одна – с усталым бледным лицом и в бесформенном свитере. Это Люба. А другая – с ярким сочным ртом, в соблазнительном платье. Это, естественно, Катя Лаврова.
Впрочем, контрастная фотография стала для Кати одним из немногих приятных впечатлений того вечера. Как же радовались коллеги-актрисы Катиному увольнению! Конечно, все они подошли к ней с сочувственными улыбками на лице и заранее подготовленными прощальными словами. Одна из них – большегубая молоденькая Инночка (сплетничали, что Качук собирается продвинуть ее на главную роль в одной из следующих постановок) – даже раскошелилась на букет из кричаще-ярких и безумно дорогих тропических цветов.
А журналисты!
Они набросились на нее, как стервятники на падаль.
– Екатерина Павловна, сложно остаться не у дел в таком возрасте? – ничуть не смутившись, спросила у нее юная наглая особа с изящным серебристым диктофончиком в руках.
Катя сделала вид, что не заметила хамства.
– Милая девушка, в моем сегодняшнем расписании нет окон, – с милой улыбкой соврала она. – Во-первых, я собираюсь поездить по стране со своей книгой. Во-вторых, мне предложили сниматься во французском фильме.
– Это правда, что вы будете играть роль сумасшедшей старухи в сериале Вадима Квадровича? – поинтересовался кинокритик, одетый сплошь в синий вельвет.
– Я похожа на сумасшедшую старуху? – спросила Катя, поправляя шелковую шаль на своей молодой высокой груди.
Она была спокойной и уверенной в себе. Победительницей, королевой. Королевой, которой всего через несколько часов предстояло превратиться в Золушку.
Последняя версия спектакля «Сестры» прошла на «ура». Катю вызывали на сцену девять раз, ей подарили больше пятидесяти роскошных букетов. Все заднее сиденье ее авто было забито цветами, еще долго душно-сладкий цветочный аромат преследовал Катю, напоминая о безумном коктейле из горечи и триумфа.
Грустно. Грустно ей было покидать привычную личную гримерку в театре. Катя машинально опорожняла шкафчики, стараясь ничего не забыть. Косметика, парик, какие-то милые безделушки, подарки поклонников…
В дверь постучали. Катя замерла. Неужели правда Качук? Так не бывает.
– Да. Войдите, – у нее немного дрожал голос.
В гримерку влетела Люба Федорова. Она уже переоделась в джинсы и уютный вязаный свитер, ее волосы были стянуты в хвост на затылке, а лицо блестело от крема.
– О, ты еще здесь? – Ее ненакрашенные глаза блеснули торжеством. – А я хотела уже вещи перенести. Володька сказал, что это теперь будет моя гримерка.
– А-а, – как можно более безразлично протянула Катя.
– Ой, ты забираешь мягкие игрушки? – Любка, вытянув шею, заглянула в Катину сумку. – Они мне так нравились.
– Это мои игрушки, – холодно ответила Катя, – их мне дарили зрители. Как фигуристке, – улыбнувшись, добавила она.
– Ничего, мне тоже будут дарить, – оптимистично заметила Федорова. – Ну а напольную вазу, надеюсь, ты не унесешь? По-моему, она принадлежит театру. Так удобно, будет куда цветочки ставить.
– Вазу не унесу, – мрачно пообещала Катя.
– Ну ладно, я побежала тогда. Принесу свою косметику. Ты не представляешь, как мне хочется скорее здесь обосноваться!
– Ну, конечно, ведь у тебя никогда не было личной гримерки. Все тридцать лет карьеры – в общей, – не удержавшись, съязвила Катя.
Федорова сделала вид, что она не услышала последней реплики бывшей примы. Однако от Кати не укрылось, что на ее лице появилась удовлетворенная улыбочка. Как же, ей удалось разозлить саму Лаврову. Сама Лаврова ей завидует.
Любка убежала. А Катя положила в сумку последнюю коробочку с тенями. Последние десять лет она покупала для себя личный грим. Театральные гримеры в основном пользовались недорогим «Ленинградским», который сушит кожу и забивает поры, который потом очень сложно смыть с лица даже специальными лосьонами. Катя потратила почти тысячу долларов на свой, личный грим. Чего у нее только не было! Косметика для любой роли, помады и тени самых необычных авангардных расцветок, был даже черный грим для тела – на случай, если ей придется сыграть роль негритянки. Интересно, понадобится ли ей это еще когда-нибудь? Катя вздохнула. Пора уходить.
Она повесила на плечо сумку, взяла из красивой напольной вазы несколько букетов (все равно все не унесет). Эта ваза появилась в театре гораздо раньше Кати. Она всегда стояла в гримерной тех, кто был занят в главной роли. Эта ваза помнит сотни Катиных букетов. Теперь в ней будут красоваться Любкины цветы.
Катя поставила сумку на пол. Взяла вазу, обхватив ее обеими руками, воровато оглянулась по сторонам. Подняла руки вверх и с залихватским «Э-эх!» разжала пальцы. С громким возмущенным звоном хранительница цветов разлетелась на мелкие осколки.