Замуж за первого встречного или невеста с сюрпризом
Шрифт:
– А я на юрфаке. Отец заставил. Хочет, чтоб в конторе его сидела. С чего начнем?
– С простых фигур. К примеру, круг или квадрат. Выбирай.
– Квадрат, – соглашается, немного поразмыслив и губами своими кончик МОЕГО карандаша помусолив. Ну и фрукт, право же! Самая взрослая из тех, с кем мне работать приходилось, а удивляет сильнее, чем Синичкина, что на первом уроке пакет шоколадных батончиков умяла, что мама моя к чаю подала.
– А мне все эти законы совсем неинтересны. Скуку навевают, только, кого это волнует?
В таких семьях, как наши, родители
Почему же? Наоборот, мама даже отговаривала сначала, да только аргументы мои, что технарь без куска хлеба никогда не останется, перевесили. Уж слишком много менеджеров развелось!
– Сама, – придирчиво творения брюнетки рассматриваю и достаю еще стопку бумаги. Тяжело нам придется, ведь руки у нее может и из плечей начало берут, а прямую линию вывести не в состоянии. – У меня папа дальнобойщик. Вряд ли он бы хотел, чтоб я за руль его фуры уселась.
Смеюсь, а девушка неприлично откровенную блузку свою на груди теребит, о задании напрочь позабыв. Чего уставилась, будто в музее на экспонат редкий наткнулась?
– Дальнобойщик?! – и губы свои, красной помадой обведенные, чего не закрывает? – Я думала ты из наших… Где же ты с Полонским познакомилась?
Где, где? На улице! Чего все любопытные такие? Что он особенный какой, с простыми смертными водиться не может? Только ответить собираюсь, а этот самый принц благородных кровей в дверях материализуется. К косяку прислоняется, и от его счастливой физиономии я рискую ослепнуть. Хотя… Нет. Стоит ученице моей на стуле развернуться, слегка вперед податься и несколько раз ресницами длинными взмахнуть, как улыбка с лица мужа моего сползает. Она ему мило «привет» бросает, а он:
– Какого черта?!
Господи! Может быть, зря я на дне рождении свекра с ней разговорилась? Зря о профессии своей рассказала и согласно кивнула на ее мольбу о занятиях на дому?
Глава двадцать пятая
Гриша
Вот вам и самый неожиданный финал такого хорошего дня! Вместо того чтобы с женой праздновать приобретенный ей статус миллионерши, тону взглядом в глубоком декольте своей бывшей любовницы. Знает ведь мои слабые места!
– Занятие у нас… милый, – и если б не Стешин писк, так бы и пялился. А чего еще ждать? Месяц, как ни одной женщины не касался, а тут Катя с губами красными, коленками голыми (капронки не в счет) и тесной блузкой, пуговки которой грозятся в любой момент с ткани соскочить. Очнись уже, Гриша! Про злость свою вспомни и гони-ка эту брюнетку в шею! А то так и до скандала недалеко. Прилюдного, ведь если слабину дам, Козлова не поленится по знакомым разнести, как я жену на нее променял.
– И чем занимаетесь, если не секрет? – наклоняюсь, пряча початую бутылку виски за цветочный горшок, что Стеша в коридор выставила и, выпрямившись, руки в карманах брюк прячу. Отпустило. И взгляд тут же пелена ярости заволакивает, ведь любовница моя под сокращение попавшая, явно настроена место свое вернуть. Смотрите,
– Так рисованием… Гриш, ты чего? Разве так гостей встречают?
Еще бы! Таких вот, лучше, вообще, на порог не пускать.
– Именно, – подхожу к двум женщинам, одна из которых ликования не скрывает, а другая в мыслях своих заблудилась, и бесцеремонно лист с Катькиными каракулями в руки беру. – Дерьмовая из тебя художница, Козлова! Так что давай, не трать время зря.
И прямо в глазищи ее, от возмущения едва из орбит не повылезавшие, таращусь. Нечего, пусть козни свои в других местах строит. А чтоб уж наверняка поняла, так и быть, поухаживаю.
Аккуратно, но так чтоб не вырвалась, локоток женский пальцами обхватываю, а второй рукой кривую к двери описываю. Мол, иди. И идет ведь! На редкость покладистая, правда, на половине пути все же с шага сбивается.
– Гриш… – и к Стеше повернувшись, с первой слезинкой прощается.
– Что ж ты меня как собаку?
– Действительно! Гриша! – стерва. Знает кому на жалость давить, а мне теперь перед Щепкиной красней. – Ты не с той ноги, что ли, встал? Чего устраиваешь?
Чего-чего… Спасаю! Себя и супругу свою наивную, что по глупости своей так и не поставил в известность - дружбу с Козловой ей никак водить нельзя. Во-первых, противоестественно это с бывшей девушкой любимого своего чаи гонять да каракули вырисовать, а во-вторых мне одна эта мысль не нравится! Нервирует, что я могу поделать?
– Немедленно отпусти! И не срывай мне урок! – а Стефании хоть бы что. И пленницу мою освободила и многозначительно так зыркнула, пока та вновь на стул усаживалась. – У нас еще тридцать минут до конца. Будь добр… дорогой, не мешать.
Вот дура! Недаром, блондинка…
– Да пожалуйста. Только пусть сначала на вопрос ответит, зачем ей уроки эти? И почему именно ты их вести должна?
А иначе сам все вывалю. И плевать, что по всем критериям, мерзко это. Не так я жене должен о прошлом своем рассказывать!
– А чего странного? Я что, по-твоему, не в состоянии ее живописи обучить? – подбирается Стеша и жестом призывает ученицу свою к молчанию. Якобы не до тебя сейчас, помолчи. А я осознаю – вот он наш первый семейный конфликт. И благо, что не любим друг друга, а то без битой посуды не обошлось бы. Вон, как от злости у Щепкиной глаза горят. – Или что…
Осекается. Губу закусывает, долго, невообразимо долго, что-то пытаясь в лице моем отыскать, и, отчаявшись, отворачивается. Знать бы что ищет, продемонстрировал бы…
– Катя, ты уж прости. Боюсь сегодня продолжать нет смысла, – расстроилась. К окну отошла перед гостьей извинившись, а та, случаем пользуясь, во все тридцать два зуба мне улыбается. Говорил же, змея. Сумку свою хватает и, мимо меня пробегая, наманикюренным ноготком линию скулы моей очерчивает, только в дверях веселье свое подальше пряча.
– Ничего, Стефания. Я все понимаю. Позвони мне, как окошко появится, – обиженно щеки дует, пятерней прическу поправляя, и прочь уносится, бросая свое безапелляционное: