Замужество Татьяны Беловой

Дементьев Николай Степанович

На следующую зиму, когда мы управились с хозяйством, я поступила продавщицей в отдел галантереи нашего универмага. И тоже проработала всего несколько месяцев. Но на этот раз ушла уже не сама, а меня выгнали. Вот как это получилось. Завотделом Гононов предложил мне торговать левым товаром, я поколебалась, но отвергла это предложение. Вот он и устроил, что меня уволили.

Промучилась после этого несколько дней и как-то бессонной ночью поняла, что все мои неудачи с работой не случайны. И поняла еще, что так я в жизни ничего не достигну. Ведь для работы красота совсем не главное. Тяжело мне было, я даже поплакала. И вспомнила мамины слова относительно замужества. Это был выход. И настоящий. Сразу можно было опередить всех,

даже Светку с Костей: иметь и деньги и положение. А расчет здесь ни при чем. Ведь замуж выходишь на всю жизнь; разве не стоит подумать: за кого выходишь, как будешь жить? А потом — почему обязательно без любви? Если он будет молодым, симпатичным, хорошим человеком, будет любить меня, так и я его полюблю. Ведь даже в книгах пишут, что самая горячая любовь может быть ну два, ну три года после замужества, а потом она превращается в привязанность. Появляются дети, дом, семья. А сколько в книгах примеров, когда люди сходились без такой горячей любви, а полюбили друг друга уже после. Кто-то даже говорил мне, что за границей такое замужество считается наиболее разумным. Мне еще только двадцать, торопиться особенно некуда. Надо лишь заняться этим серьезно. А такой хороший человек мне обязательно встретится, просто не может не встретиться!..

Успокоилась и под утро заснула,

4

Могут показаться странными и даже неправдоподобными мои такие циничные рассуждения, да еще в двадцать лет. Но они, если говорить откровенно, были характерными для некоторой, пусть небольшой, части моих сверстников. Ведь недаром Светка назвала меня и моих друзей «посторонними». И такие «посторонние» молодые люди, которые растрачивают себя попусту, не на главное, были, наверно, всегда, даже в годы революции. Их очень жаль, хотя они могут казаться счастливыми, но пользы другим от них, конечно, никакой.

Но тогда я этого всего, конечно, не понимала, хотя во мне всегда были два существа: одно жило расчетом, как учили родители, а другое сердцем, и вот теперь они — особенно после встречи с Олегом — борются во мне друг с другом. Не на жизнь, а на смерть!..

Олег!.. Это было семь лет назад. Сколько я пережила и передумала за это время! А ведь я могла и могу, наверно, стать совсем другой, жить настоящей, большой жизнью. И это Олег открыл мне, что такое настоящая жизнь, что такое подлинное творчество и в работе, и в любви, и в окружающих людях. Почему же я не сумела тогда оценить все это?

Я вспоминаю себя в то время. Были школа, товарищи, учителя, вся наша большая жизнь. Был пример Светки. Но я шла мимо: дальше нашего хозяйства, танцулек и мечты о замужестве ничего не хотела знать, ни к чему не стремилась.

Дома, конечно, быстро поняли мой новый жизненный курс. И отец и мать стали встревоженно поглядывать на меня, подозрительно косились на новых моих бесчисленных знакомых, провожавших меня по вечерам до нашей калитки. Отец даже как-то сказал:

— Слушай, Таня, — он тогда называл меня суховато, Таней, — чего-то очень легко ты стала жить, три-четыре… Смотри не оступись, яма-то ведь глубокой может быть!

И мама поддержала его.

Я и сама удивляюсь сейчас, как это со мной ничего худого не случилось — так много было всяких случайных знакомств, — почему я ни с кем не сблизилась, осталась чистой. Видно, во мне все-таки сильны были родительские наказы о том, какой должна девушка выходить замуж.

Костя и Светка, я это чувствовала, осуждали меня, но молчали.

Наконец Костя сказал:

— Не пойму я тебя, Танька-Встанька! Умный ты вроде человек, а живешь как-то не так. И нас со Светкой сторонишься. Хоть бы друзей себе хороших нашла. — И дернул себя за ухо, погладил раздумчиво подбородок.

А Светка в моем присутствии сказала ему так, точно меня не было рядом:

— Знаешь, что такое наша Танька? Я это понимаю просто. Самовлюбленная

красавица она у нас. Крайняя эгоистка, возросшая на дрожжах родительского хозяйства. Вот до революции настоящая кулачка из нее получилась бы. Да, да, не смейся! Ей ни до кого нет дела. Что ей до того, какая большая, интересная жизнь вокруг? Она живет как сурок в своей норе. И подружки у нее вроде Зинки-продавщицы! А вот пошла бы учиться, работать, попала бы в коллектив — и сама бы другой стала. Так ведь она не хочет, считает, что так проживет и что другие еще хуже, чем она. А у самой ни одного светлого пятнышка не осталось! Она, видите ли, лучше на рынке будет торговать, чем учиться и работать, приносить пользу людям. А вчера ее, знаешь, провожал один лысый, меня чуть не вырвало. Невеста, понимаете ли!..

И Светка во многом была права. Почему у меня действительно ни разу не возникло желания сходить в школу, к учителям, к одноклассникам: ведь у нас было много хороших ребят и девушек, многие из них стали студентами. Мне бы поговорить, посоветоваться. Но не очень-то, честно сказать, я верила, что они чем-нибудь могут мне помочь, да и гордость не позволяла.

Все же я пришла к мысли, что надо опять устраиваться на работу. И скучно мне было дома. И странно как-то было говорить знакомым, что нигде не работаю, а врать надоело. И пойти надо было на какую-нибудь приличную, хоть и скромную работу, и чтобы не попадать в положение тети Вали из ателье или не иметь дела с людьми вроде Гононова. И работа эта, конечно, должна быть обязательно в Ленинграде: и люди вокруг окажутся новые, и свои, местные, не узнают, кем и где я работаю.

И вот, болтаясь как-то по магазинам в городе, я случайно наткнулась на объявление: «Конструкторскому бюро требуются чертежницы». Мне хорошо удавалась всякая механическая работа, а в школе я прилично рисовала, всегда участвовала в оформлении стенгазеты, разных выставок. Решила — и тут же зашла в отдел кадров. Копировальной работы в бюро было много, меня приняли, хотя до этого я и не работала чертежницей.

И здесь случилось неожиданное. Или я попала в хороший коллектив, или просто соскучилась по работе, или мне нравилось мое новое прочное положение в жизни, но только Светка снова оказалась права. Мне было приятно уже одно то, что я по утрам вместе со всеми в переполненной электричке еду на работу. Нравилось и ощущение заслуженного отдыха по вечерам, когда я возвращалась домой или шла в кино, на танцы. Ведь до этого где-то в глубине души у меня всегда было чувство неопределенности, неоправданности моего существования. Не очень беспокоила меня и маленькая зарплата — в деньгах в нашей семье никогда недостатка не было — и то, что работа эта была не бог весть какой интересной. Я и не ждала от нее этого — цель у меня по-прежнему была другая.

Главное, мне очень, и совсем по другому, чем в ателье и в магазине, понравились обстановка в нашей чертежной, люди.

В длинном двухсветном зале стояли рядами доски с кульманами. Было чисто и тихо, только слышались шуршание бумаги да приглушенные голоса. И мне нравилось, придвинувшись к доске, оставлять на глянцевитом листе кальки четкие, уверенно-прямые линии черной туши; видеть, как постепенно все явственнее проступает чертеж; меня охватывало приятное ощущение рабочей занятости, всецелого поглощения этим хоть и механическим, но нелегким трудом, чувство удовлетворения от сделанного.

Старшей в нашей группе была Лидия Николаевна, женщина лет сорока пяти, худенькая, маленькая и быстрая, острая на язык. Встретила она меня совсем недоброжелательно. Откровенно оглядела с ног до головы, спросила отрывисто:

— Пересадку делаешь?

— Как это?

— А так это! Перекукуешь, да и бежать за длинным рублем?

— Мне длины и у этих рублей хватит. Она недоверчиво промычала:

— Ну-ну!.. Поглядим, какая завтра погода будет.

— В Ленинграде климат переменчивый.