Занавес опускается: Детективные романы
Шрифт:
— Похоже, нам все-таки придется докладывать об этом деле министру внутренних дел, сэр.
— Боюсь, вы правы. …Школа, кажется, должна быть в конце этого коридора. Ага, вот и обитая зеленым сукном дверь, все правильно. Здесь наши дороги разойдутся, Фокс. Продолжайте собирать разные неучтенные мелочи в чемодан, который вам дала Изабель, а заодно прихватите с собой и этот чемоданчик мисс Оринкорт. Держите. А потом, Фоксик, негласно эксгумируйте покойного Карабаса и положите его в какую-нибудь коробку из-под обуви. Кстати, нам известно, кто умертвил несчастного кота?
—
— Главное, чтобы это не спутало результаты экспертизы. Ладно, Фокс, встретимся в саду на второй террасе.
Пройдя за обитую сукном дверь, Родерик словно попал в другой мир. Пушистые ковры сменились узкими циновками, по коридорам гуляли сквозняки, пахло карболкой, на стенах вместо викторианских гравюр висели сугубо современные картины, проникнутые задорным пренебрежением к успокаивающей душу, а потому и, без сомнения, нежелательной красоте.
Держа курс на оглушительный шум, Родерик вскоре оказался в большой комнате, где подопечные мисс Эйбл возились кто с «конструкторами», кто с пластилином; одни что-то раскрашивали, другие колотили молотками, третьи кромсали ножницами бумагу и мазали ее клеем. Панталоша возглавляла команду, игравшую в непонятную игру с весами, гирьками и мешочками с песком, и горячо спорила с каким-то мальчишкой. Увидев Родерика, она ни с того ни с сего разразилась пронзительным деланным смехом. Он помахал ей, она тут же дурашливо повалилась на пол и застыла, изображая неимоверное удивление.
Из дальнего конца комнаты навстречу Родерику вышла Каролина Эйбл.
— У нас тут довольно шумно, — решительно сказала она. — Может быть, пройдем ко мне в кабинет? Мисс Уотсон, вы за ними присмотрите?
— Да, конечно, — ответила пожилая женщина, выныривая из-за детских спин.
— Тогда пойдемте.
Ее кабинет — маленькая комната, увешанная таблицами и диаграммами, — был тут же под боком. Мисс Эйбл села за аккуратный письменный стол, и Родерик тотчас заметил на нем стопку сочинений, написанных на разлинованной желтыми полосами бумаге с полями.
— Вероятно, вы уже знаете, в чем дело, — сказал он.
Мисс Эйбл бодро ответила, что да, пожалуй, знает.
— Я довольно часто вижусь с Томасом Анкредом, — откровенно объяснила она, — и он рассказал мне обо всех этих неприятностях. Между прочим, рассказал очень четко и последовательно. Он хорошо адаптировался в новой ситуации и пока реагирует на нее с достаточной адекватностью.
Родерик воспринял это сообщение как чисто профессиональную оценку поведения Томаса. «Интересно, у них роман? — подумал он. — Если да, то неужели она точно так же анализирует их отношения?» Мисс Эйбл была очень недурна собой. Хорошая кожа, большие глаза, отличные зубы. И плюс к тому устрашающе нормальная психика.
— Мне бы хотелось услышать ваше личное мнение об этой истории, — сказал он.
— Квалифицированные выводы невозможны без тщательного анализа психической структуры хотя бы одного, а лучше всех членов этой семьи, — ответила она. — Совершенно очевидно, что их отношения с отцом строились неудовлетворительно. Мне бы хотелось побольше знать о его браке. Естественно, здесь вполне можно усмотреть страх перед импотенцией, хотя и не до конца сублимированный. Яростный антагонизм дочерей по отношению к его намечавшемуся второму браку наводит на мысль о тяжелом случае закрепления в их подсознании фигуры отца-любовника.
— Вы так думаете? Но ведь намечавшийся брачный союз был не самым удачным даже с обычной житейской точки зрения, вам не кажется?
— Если бы их отношения с отцом складывались на сбалансированной основе, его брак не вызвал бы у дочерей такого глубокого неприятия, — твердо заявила мисс Эйбл.
— Даже учитывая, что мисс О. стала бы их мачехой и основной наследницей? — рискнул усомниться Родерик.
— Эти причины могли быть выдвинуты как прикрытие, объяснявшее их враждебность. Они служили лишь подспорьем в попытке логически обосновать инстинктивное и в своих истоках чисто сексуальное чувство протеста.
— О боже мой!
— Но, как я уже говорила, нельзя делать выводы, основываясь только на собственных наблюдениях. — Она добродушно засмеялась. — Глубокий психоанализ может дать совершенно другую, куда более сложную картину.
Родерик вынул из кармана трубку и повертел ее в руках.
— Знаете, мисс Эйбл, вы и я как бы воплощаем собой два диаметрально противоположных подхода к расследованию. Вас ваша профессия учит, что поведение человека есть своего рода код, шифр, прячущий от непосвященного уродливую истину и открывающий ее специалисту. Моя же профессия учит меня рассматривать человеческое поведение как нечто бесконечно меняющееся в соответствии с конкретными фактами, а часто и в полном с ними противоречии. Следователи ведь тоже изучают поведение человека, но их умозаключения покажутся вам слишком поверхностными. — Он вытянул руку вперед и раскрыл ладонь. — Вот, например, я вижу, как человек вертит в руке потухшую трубку, и прихожу к выводу, что, возможно, подсознательно он умирает от желания закурить. Вы ему это разрешите?
— Пожалуйста, — кивнула мисс Эйбл. — Это хороший пример. А я вижу, как мужчина ласково поглаживает рукой трубку, и узнаю в его действиях проявление известной разновидности фетишизма.
— Только, пожалуйста, не вдавайтесь в подробности, — торопливо попросил Родерик.
Мисс Эйбл издала короткий профессиональный смешок.
— Послушайте, а как вы объясните эти анонимные письма, которые у нас уже в печенках сидят? — спросил он. — Что за человек мог их написать и зачем ему это было надо?
— Анонимки, вероятно, представляют собой попытку вызвать сенсацию, и написал их человек, чьи нормальные творческие импульсы направлены не в то русло. Желание казаться таинственным и всемогущим также могло послужить дополнительным стимулом. Так, например, Патриция…
— Патриция? А-а, понял. Вы говорите о Панталоше.
— В школе мы не употребляем это прозвище. Мы считаем, что оно придумано неудачно. Прозвища и клички могут вызвать у человека вполне определенную реакцию, особенно когда в них присутствует явно унизительный оттенок.