Занавес
Шрифт:
Я медленно шел по коридору.
Из комнаты Аллертона до меня донеслись голоса. Не думаю, чтобы я сознательно собирался подслушивать, но тем не менее я автоматически остановился перед дверью. И тут она внезапно распахнулась, и из комнаты вышла моя дочь Джудит.
При виде меня она замерла на месте. Схватив Джудит за руку, я подтолкнул ее к своей комнате и зло спросил:
– С какой стати ты зашла в комнату к этому парню?
Она в упор смотрела на меня. Теперь она не выказала гнева, но взгляд был ледяной. Несколько секунд Джудит
Я потряс ее руку.
– Я этого не потерплю, ты слышишь? Ты сама не понимаешь, что делаешь.
Джудит тихо ответила с язвительной ноткой в голосе:
– Полагаю, у тебя весьма грязное воображение.
– Полагаю, что так, – ответил я. – Твое поколение любит упрекать в этом наше. Но, по крайней мере, у нас есть твердые моральные устои. Запомни, Джудит, что я категорически запрещаю тебе общаться с этим человеком.
Моя дочь пристально взглянула на меня, затем спокойно проговорила:
– Понятно. Значит, вот оно что.
– Ты отрицаешь, что влюблена в него?
– Нет.
– Но ты же не знаешь, что он собой представляет. Не можешь знать.
И, намеренно ничего не смягчая, я повторил ей историю об Аллертоне, рассказанную мне.
– Вот видишь, – заключил я свой рассказ. – Он – грязный негодяй.
Джудит это только вывело из себя. Губы ее скривились в презрительной усмешке.
– Я никогда не считала его святым, уверяю тебя.
– Разве тебе это безразлично? Джудит, ты же не можешь быть до такой степени испорчена.
– Называй это так, если тебе угодно.
– Джудит, ты не можешь… ты не…
Я не находил слов. Она стряхнула мою руку.
– А теперь послушай, отец. Я поступаю так, как нахожу нужным. И перестань меня запугивать. Это не приведет ни к чему хорошему. Я буду делать со своей жизнью все, что пожелаю, и ты не сможешь меня остановить.
В следующее мгновение ее не было в моей комнате.
У меня тряслись колени.
Я рухнул в кресло. Все было хуже – гораздо хуже, – чем я думаю. Девочка совсем потеряла голову. Мне не к кому обратиться за помощью. Ее мать – единственный человек, к кому Джудит могла бы прислушаться, – мертва. Теперь все зависело от меня.
Думаю, никогда – ни до, ни после того – я не чувствовал себя таким несчастным, как тогда.
Вскоре я встрепенулся. Вымылся, побрился и переоделся. Я спустился к обеду. Полагаю, что вел себя совершенно естественно. Казалось, никто ничего не заподозрил.
Пару раз я заметил, как Джудит бросала на меня любопытные взгляды. Должно быть, ее удивило, что я способен вести себя как обычно.
Но все это время моя решимость все больше возрастала.
Единственное, что мне нужно, – это мужество и мозги.
После обеда мы вышли во двор, взглянули на небо, обменялись замечаниями о том, как душно, предсказывали дождь, гром, грозу.
Краешком глаза я заметил, как Джудит исчезла за углом дома. Вскоре и Аллертон зашагал в том же направлении.
Закончив беседу с Бойдом Каррингтоном, я тоже направился туда.
Думаю, Нортон попытался меня остановить. Он взял меня за руку. Кажется, предложил прогуляться по саду, к кустам роз. Я не слушал его.
Он все еще был рядом, когда я завернул за угол.
Они были там. Я увидел лицо Джудит, обращенное к Аллертону, увидел, как он склонился над ней, обнял ее, и увидел поцелуй, который последовал.
Затем они быстро оторвались друг от друга. Я сделал шаг вперед. Нортон с трудом оттащил меня за угол дома.
– Послушайте, вы не можете… – забормотал он.
Я перебил его.
– Могу. Я сделаю это, – решительно произнес я.
– Это не поможет, мой дорогой. Все это очень печально, но дело в том, что вы ничего не можете поделать.
Я молчал. Пусть думает, что это так, но я-то лучше знаю.
Нортон продолжал:
– Я знаю, каким беспомощным и взбешенным себя чувствуешь, но единственное, что можно сделать, – это признать поражение. Смиритесь, старина!
Я не возражал ему. Я ждал, позволяя ему болтать. Потом снова решительно обогнул угол дома.
Пара уже исчезла, но я догадывался, где они могут быть. Неподалеку, в зарослях сирени, была уединенная беседка.
Я направился к ней. Кажется, Нортон все еще был со мной. Впрочем, я в этом не уверен.
Подойдя поближе, я услышал голоса и остановился. Это был голос Аллертона:
– Итак, моя дорогая девочка, решено. Больше не возражай мне. Завтра ты приезжаешь в город. Я скажу, что еду на пару дней в Ипсуич повидаться с приятелем. Ты посылаешь телеграмму из Лондона, что не можешь попасть обратно. И ни одна душа не узнает о тихом милом ужине в моей квартире. Тебе не придется об этом жалеть, обещаю тебе.
Я чувствовал, что Нортон тянет меня прочь, и сделал вид, что внезапно послушался его. Я чуть не рассмеялся при виде его огорченного, встревоженного лица и позволил увести себя в дом. Я притворился, что сдаюсь, потому что в тот самый момент уже знал, что сделаю…
– Не беспокойтесь, старина, – проговорил я твердо. – Все это бесполезно – теперь я и сам вижу. Невозможно распоряжаться жизнью своих детей. Я с этим покончил.
Он, похоже, поверил, что меня развеселило.
Вскоре после этого я сказал Нортону, что лягу сегодня пораньше. У меня немного болит голова, пожаловался я.
У него не возникло ни малейших подозрений относительно того, что я собирался сделать.
На минуту я задержался в коридоре. Там было тихо и безлюдно. Горничная уже расстелила постели на ночь. Нортона, комната которого помещалась на этой стороне, я оставил внизу. Элизабет Коул играла в бридж. Куртис, как мне было известно, ужинал внизу. Весь этаж был в моем распоряжении.