Занимательно о геологии
Шрифт:
Сказочен этот лес деревьев науки. По увитым лианами стволам и ветвям можно подняться к вершинам знаний и, двигаясь по корням вниз, заглянуть в глубь их. Каждый по-своему воспринимает новый мир, открывающийся при углубленном проникновении в него. Не все рассмотришь при этом. Многое останется загадочным и пока неразрешенным.
Этим сравнением я хочу показать, что трудно дать исчерпывающий ответ на все вопросы геологии в небольшой книге. Учтем, что в этой науке насчитывается свыше 120 ветвей, превратившихся в самостоятельные науки, далеко ушедшие от главного ствола и его корней.
Я собираюсь показать облик только двух, но главных, стволов единого древа геологической науки. Один ствол - исторический. Начнешь его прослеживать - и через призму камня вступишь в мир прошлого, в мир далекой от нас и фантастической жизни, полной трагических событий и радостных находок. Мы черпаем здесь ответы на вопросы: когда были те или иные события и как мы об этом узнаем?
Другой ствол - динамический. Он открывает нам разнообразные процессы, идущие на поверхности Земли и в ее глубинах. Процессы эти приводят не только к формированию различных горных пород и минералов, но и к образованию залежей ценнейшего для нас минерального сырья. Мы получаем ответы на вопросы о том, что происходило в разные периоды на Земле, как мы об этом узнали и к чему приводит раскрытие тайн динамики жизни Земли. Былое предстанет перед нами в виде сменяющих друг друга многоликих фаз Земли.
Исторический и динамический стволы геологической науки, конечно, не исчерпывают всех вопросов, изучаемых в геологии. Но они, многократно переплетаясь со всеми другими ветвями, наиболее полно дают нам представление о главнейших направлениях в развитии этой области знания.
ЧАСТЬ 1 - БЫЛОЕ СКВОЗЬ КАМНИ
В НЕПОНЯТНОМ МИРЕ
Мертвые симфонии
Мои движения автоматичны. Одной рукой включаю осветитель микроскопа. Другой - кладу шлиф на столик. Микрометрическим винтом подправляю фокусировку.
Вот сейчас подключу анализатор микроскопа - и начнется то, чему я посвятил многие бессонные ночи.
Иные устремляются в свободное от работы время на выставки произведении изобразительных искусств, в зрительные залы театров и клубов, в филармонию. А для меня высшее наслаждение - наблюдать под микроскопом таинственный мир, который можно видеть в любом невзрачном камне. Стоит только вырезать из него тоненькую пластинку, положить ее на столик микроскопа - и тотчас словно сказочная палитра неведомого мастера вспыхивает перед глазами. Ни на одной художественной выставке не найдешь такого разнообразия красок. Их вызвал к жизни поляризованный свет. И каждый раз этот красочный мир против моей воли перебрасывает меня в иную сферу - сферу звуковой гармонии.
Максимилиан, герой повести Генриха Гейне 'Флорентийские ночи', слушая игру великого Паганини, испытывал жуткие в своей реальности зрительные галлюцинации. Музыкант чудесным образом превращался в мага, чародея, повелевающего стихиями. Мир вокруг него преображался в сказочные многоцветные картины.
Гейне не выдумывал. У многих людей, когда они слушают музыку, возникают зрительные ассоциации. А у меня наоборот: когда я вижу красочные картины, возникают ассоциации звуковые.
Многие ученые, инженеры и художники в разные годы пытались уловить связь между цветом и звуком. Некоторые создавали на специальных экранах движущийся хаос красок во время исполнения симфоний.
Инженер К. Леонтьев показал в начале шестидесятых годов скрябинскую поэму огня - 'Прометей', С первыми же аккордами на экране вспыхнули багровые и красные цвета, а затем, повинуясь ритму музыки, экран несколько успокоился, и зрители увидели набегающие волны изумрудно-зеленого цвета...
Рассказывая о законах сочетания цвета и звука, положенных в основу исполнения 'Венгерской рапсодии' Листа, Леонтьев подчеркивал, что в напряженные, мощные моменты экран должен багроветь. Тема воли делает цветовые ощущения ослепительными. С повышением динамики звука цвет становится более насыщенным, с понижением - блеклым.
Много книг посвящено цветомузыке, но, пожалуй, только И. Ефремову в 'Туманности Андромеды' удалось передать впечатление, вызванное синтезом звуками цвета. Особенно поражает третья часть созданной им симфонии фа-минор в цветовой тональности 4750 мю.
'Третья часть симфонии началась мерной поступью басовых нот, в такт которым загорались и гасли уходившие в бездну бесконечности и времени синие фонари. Прилив грозно ступающих басов усиливался, и ритм их учащался, переходя в отрывистую и зловещую мелодию. Синие огни казались цветами, гнущимися на тоненьких стебельках. Печально никли они под наплывом низких гремящих и трубящих нот, угасая вдали. Но ряды огоньков или фонарей становились все чаще, их стебельки - толще. Вот две огненные полосы очертили идущую в безмерную черноту дорогу, и поплыли в необъятность вселенной золотистые звонкие голоса жизни, согревая прекрасным теплом угрюмое равнодушие двигающейся материи...'
Почему мне вспомнился именно этот отрывок? Дело в том, что вчера мне встретился шлиф, в котором были фрагменты этой симфонии.
Несколько дней назад я получил для определения породу с длинным и кажущимся хитрым названием - пренитизированный долеритовый порфирит. Этот кусок камня большинство людей назвало бы просто булыжником, куском неживой природы.
Ну, а в тончайшем прозрачном срезе - в шлифе - под микроскопом раскрылась симфония камня.
Как следы элементарных частиц, как треки на желатине разбежались в шлифе индигово-синие пятнышки на густо-синих стрелах пренита. И невольно послышались басовые тона, загудели невидимые музыкальные инструменты. Рокот контрабасов покрывал все звуки... Он становился нестерпимым... Казалось, какая-то грозная непостижимая сила растекалась вокруг и заливала все видимое пространство... Не было сил перевести дыхание.
А в углу притаилась какая-то серая тень. Уловить контуры ее невозможно. За ней угадываются сочетания красочных, пока еще трудно различимых глазом, цветов и пятен. Их связывают с общей мелодией чуть слышные звуки флейты...
Легкий поворот столика микроскопа - и все изменилось. Пробежала по синим лучам лавандово-се-рая тень, преобразился пейзаж. Яркий свет желтых вееров ударил в глаза. Усилились и зазвенели флейты. Лишь кое-где им вторила виолончель на бархатных басовых нотах. Это остатки индигово-синих цветов местами врывались в панораму, напоминая о только что перенесенном потрясении...
Можно часами сидеть перед микроскопом и незначительным поворотом столика вызывать грозные синие волны цвета и звука, слышать при этом удивительные переходы к нежным звукам флейт. Краски, порой бьющие в глаза, порой нежные, светлые, создают восхитительный танец огненных и синих стрел.
Нет. Довольно. Надо взять что-то иное для перемены впечатлений. Но что? Быть может, вот этот шлиф цирконовой породы? Разбитый причудливыми трещинами, сложным узором линий, он чем-то напоминает витражи в древних храмах. Они запомнились мне при осмотре готических церквей в Брюсселе. Стрельчатые окна храмов там заполнены таким же непонятным рисунком.