Заноза Его Величества
Шрифт:
— Садись! — показывает он мне на каменную скамью.
Сажусь. А комнатка прямо скажем, неуютная. Хотя чего ей быть уютной. Камера и камера. Зарешеченное окошко под потолком. Цепь с кандалами рядом в стене. В общем, антуражик нагнетает.
— Георг, — кланяется генерал Актеон.
— Спасибо, Барт, я сам.
«Сам что?» — прямо стесняюсь я спросить, когда дверь за генералом закрывается и мы остаёмся один на один. И он не заставляет себя ждать.
— О том, что ты не Катарина Лемье, я даже не буду спрашивать, — сразу ставит Его Осведомлённость меня в известность. — И это, скажем,
И пока он тянет, опирается спиной на каменную плиту «аля стол» и рассматривает меня оценивающе, исподлобья, словно ещё не решил, что со мной делать, вытянув шею, я рассматриваю этот стол, на котором кучкой лежат подозрительно знакомые вещи.
— Но ты врала мне. Ты пыталась сделать из меня посмешище. Ты нарушила с десяток законов, каждый из которых предусматривает смертную казнь. И это Ог с ним. Но неужели ты думала, что я не смогу понять, что ты не Катарина?
— Георг, — нет, мне есть что сказать, но почему-то резко понадобилось перевязать на пояс веер. Может, чтобы не увидеть на его лице разочарование?
— Георгиус, — поправляет он.
— Георгиус, — соглашаюсь я и всё же встречаюсь с ним взглядом.
Ах, эти грозовые тучи в его глазах. Он, кажется, зол так, что не испепелит, изрубит меня молниями в капусту.
— Катарина! — дёргает он головой. — Или как тебя там?
— Катарина, — твёрдо произношу я.
— Катарина, — повторят он, всем своим видом давая понять, что мне не идёт. Не звучит. Не подходит.
«Можно подумать Георгиус лучше? — кривлюсь я. — И Рекс особенно».
— Нет, может быть, веди ты себя потише, не суй везде свой любопытный нос, не задавай глупых вопросов, слуги и поверили бы, что ты Катарина Лемье, — шумно выдыхает он, встаёт, идёт по комнатке. — Но видимо, это не в твоём характере. Или там, откуда ты явилась, совсем не учат послушанию? — останавливается у окна, которое даже при его росте, где-то выше его головы, разворачивается. — Смирению? Молчанию? Уважению? Нет? — вновь останавливается у стола.
— Учат, мой король, — выдыхаю я.
Он на секунду замирает, а потом из кучи вещей двумя пальцами достаёт кружевные трусики. Мои трусики, между прочим. И я точно знаю, где он их взял. Оставшись один, фей явно не терял времени даром. Я узнаю и розовый шёлковый халатик с павлинами, и зубную щётку, и початую бутылку шампуня. И даже упаковку презервативов. Боже, они-то мне здесь зачем? Хотя… В общем, похоже, кто-то мелкий и зелёный не только рассказал всё, но и безнаказанно добрался до моей ванной.
— Так что же ты не применила полученные знания? — крутит Его Величество в руках трусы, поглядывая на меня так, словно решает, куда же это можно нацепить. И я, конечно, не горю желанием отвечать, но он и не даёт мне такой возможности, равнодушно возвращая бельё на место. — Ты себе хотя бы представляешь в какой теперь мы опасности из-за тебя? — вновь опирается он на стол. — Хотя бы догадываешься, что будет, если это выйдет за стены замка?
— Меня сочтут ведьмой, мой король? — встаю я и медленно иду к нему.
И снова он замирает. Что видит он сейчас в моём лице? Любимые черты, в которых он так жестоко ошибся?
Да, я безответственная, чумовая, безбашенная, отчаянная.
Мой король, всё это о себе я знаю и так. Но я даже рада, что не придётся прикидываться другой. Да, я не она. Но я здесь.
— Хуже, — отклоняется он, когда я подхожу вплотную. — Ты применила магию. А магия — вне закона. Ни я, ни Святая церковь, ни один суд не сможет тебя защитить. Тебя признают виновной.
— Меня казнят? — вновь наклоняюсь я к нему, доставая трусики.
— Хуже, — повторяется он, внимательно глядя, как я растягиваю их у него перед носом. — Будут пытать калёным железом.
— Уже дрожу, — шепчу я ему в ухо, — мой король.
А потом бесстыже задрав юбки, натягиваю трусы. Поправляю, так уютно севшие на задницу родные танго. И снова усевшись на скамью, как примерная ученица, складываю на коленях руки.
— Это называется пояс верности, — на всякий случай поясняю я, потому что он всё ещё ошалело молчит. — Так на чём мы остановились?
— На том, что твоего друга фея казнят вместе с тобой, — проходит он как ни в чём ни бывало мимо и открывает дверь. — Барт!
И чёртов генерал входит не один. Он заносит в руках большую птичью клетку. В ней, держась руками за прутья, стоит Карлушка в моей старенькой застиранной футболке, когда-то сиреневой. От прежнего наряда на нём берет, туфли с пряжками (одной) на босу ногу да шпага, которой он заколол футболку. От прежнего облика — фингал под глазом, да из съехавшего на бок выреза торчат крылышки и худющее плечо. И вид у него такой несчастный, что обнять и плакать.
«Карл!» «Дарья Андреевна!» Как разведчик со связным встречаемся мы глазами, и, как истинные Штирлицы не произносим ни звука.
— Он ни в чём не виноват, — подскакиваю я. Ироды бородатые, и так всё выпытали у ребёнка! — Он не хотел ничего плохого.
— Это пусть он сам расскажет, — встаёт по центру комнатки король, когда Барт ставит клетку на стол.
— Я правда не хотел, — подаёт голос Карлушка.
— Охотно верю, — кивает король, но не фею, опять Барту.
И этот Гризли впускает в открытую дверь человечка, одетого в строгий фрак, но ростом едва доходящего ему до колена.
— Ваше Величество, — кланяется мужчинка в пол, снимая шляпу и демострируя лысину, обрамлённую салатовыми кудряшками.
— Дон Орсино, — кланяется ему король в ответ. Ну, как кланяется, слегка кивает головой, демонюка.
— Отец! — восклицает Карл, приникая к решётке.
— Карлито, сынок, — сокрушённо качает головой дон, похожий на упитанного гнома, только нежно-зелёного. — Что же ты натворил!
— Я нарушил запрет, отец! — восклицает узник птичьей клетки. И вся эта сцена безобразно напоминает мне слезливо-трогательную встречу из какой-нибудь мыльной оперы, если бы только эти двоя не были такого цвета, роста и с крылышками.