Занятные истории
Шрифт:
– А мне, – заключил Крылов, – синего.
Гости сперва выразили удивление, а потом рассмеялись.
– Все зависит от того, – заметил Крылов, принимаясь за жаркое, – что все мы, хотя и смотрим на один и тот же предмет, да глядим-то с разных сторон.
Однажды, на набережной Фонтанки, по которой И.А. Крылов обыкновенно ходил в дом Оленина, его нагнали три студента. Один из них, вероятно, не зная Крылова, почти поравнявшись с ним, громко сказал товарищам:
– Смотрите, туча идет.
– И лягушки заквакали, –
Однажды в английском клубе приезжий помещик, любивший прилгать, рассказывая за обедом о стерляди, которая ловится на Волге, преувеличивал ее величину.
– Раз, – сказал он, – перед самым моим домом, мои люди вытащили стерлядь, вы не поверите, но уверяю вас, длина ее вот отсюда… до…
Помещик, не договоря фразы, протянул руку с одного конца длинного стола по направлению к другому, противоположному концу, где сидел Крылов. Тогда последний, отодвигая стул, сказал:
– Позвольте, я отодвинусь, чтобы пропустить вашу стерлядь.
На одном литературном вечере Пушкин читал своего «Бориса Годунова». Все были в восхищении, один Крылов оставался равнодушным.
– Верно вам, Иван Андреевич, не нравится мой «Борис»? – спросил его Пушкин.
– Нет, ничего, нравится, – отвечал Крылов, – только послушайте, я вам расскажу анекдот. Один проповедник говорил, что всякое создание Божие есть верх совершенства. Горбун, с горбами спереди и сзади, подошел к кафедре проповедника, показал ему свои горбы и спросил: «Неужели и я – верх совершенства?» Проповедник, удивившись его безобразию, ответил: «Да, между горбунами горбатее тебя нет: ты совершеннейший горбун». Так и ваша драма, Александр Сергеевич, наипрекрасна в своем роде.
Крылов, как старый холостяк, мало занимался своим туалетом и был вообще неряшлив и рассеян. Когда он приехал в первый раз во дворец для представления императрице Марии Феодоровне, А. Н. Оленин, который должен был представить его государыне, сказал ему:
– Дай-ка взглянуть на тебя, Иван Андреевич, все ли на тебе в порядке?
– Как же, Алексей Николаевич, – неужто я поеду неряхой во дворец? На мне новый мундир.
– Да что же это за пуговицы на нем?
– Ахти! Они еще в чехлах, а мне и невдомек их распутать.
Крылов нанял квартиру у известного богача, купца Досса. Тогда еще страховых обществ в Петербурге не было, и Досс в черновом контракте, посланном прежде на рассмотрение Крылова, между прочим пометил, что «в случае, если по неосторожности жильца дом сгорит, он обязан заплатить хозяину 100 000 рублей». Крылов, прочитав, прехладнокровно к цифрам 100 000 прибавил нуль и отослал контракт с надписью: «Согласен на эти условия».
– Помилуйте, Иван Андреевич, – сказал ему Досс при встрече, – миллион слишком много, напрасно вы прибавили.
– Право, ничего, – ответил Крылов, – для меня в этом случае все равно, что сто тысяч, что миллион: я ничего не имею и вам одинаково не заплачу.
Раз приехал Иван Андреевич Крылов к одному своему знакомому. Слуга сказал ему, что барин спит.
– Ничего, – отвечал Иван Андреевич, – я подожду.
И с этими словами прошел в гостиную, лег там на диван и заснул; между тем хозяин просыпается, входит в комнату и видит лицо, совершенно ему незнакомое.
– Что вам угодно? – спросил проснувшийся Крылов.
– Позвольте лучше мне сделать этот вопрос, – сказал хозяин, – потому что здесь моя квартира.
– Как? да ведь здесь живет N?
– Нет, – возразил хозяин, – теперь живу я здесь, а г. N жил, может быть, до меня.
После этих слов хозяин спросил Крылова об имени, и когда тот сказал, обрадовался случаю видеть у себя знаменитого баснописца и начал просить оказать ему честь отобедать у него.
– Нет уж, – сказал Крылов, – мне и так теперь совестно смотреть на вас, и с этими словами вышел.
Однажды Крылов был приглашен графом Мусиным-Пушкиным на обед, где среди прочего были макароны, отлично приготовленные каким-то знатоком итальянцем. Крылов опоздал, но приехал, когда уже подавали третье блюдо – знаменитые макароны.
– А! виноваты! – сказал весело граф, – так вот вам и наказание.
Он наложил горою глубокую тарелку макарон, так что они уже ползли с ее вершины, и подал виновнику.
Крылов с честью вынес это наказание.
– Ну, – сказал граф, – это не в счет, теперь начинайте обед с супа, по порядку.
Когда подали снова макароны, граф опять наложил Крылову полную тарелку.
В конце обеда сосед Крылова выразил некоторые опасения за его желудок.
– Да что ему сделается? – ответил Крылов, – я, пожалуй, хоть теперь же готов еще раз провиниться.
Известно, что Крылов любил хорошо поесть и ел очень много. Садясь за стол в английском клубе, членом которого он состоял до смерти, повязывал себе салфетку под самый подбородок и обшлагом стирал с нее капли супа и соуса, которые падали на нее; от движения салфетка развязывалась и падала. Но он не замечал и продолжал обшлагом тереть по белому жилету (который он носил почти постоянно) и по манишке. Каждого подаваемого блюда он клал себе на тарелку столько, сколько влезало. По окончании обеда он вставал и, помолившись на образ, постоянно произносил:
– Много ли надо человеку?
Это возбуждало общий хохот его сотрапезников, видевших, сколько надобно Крылову.
Как-то раз вечером Крылов зашел к сенатору Абакумову и застал у него несколько человек, приглашенных на ужин. Абакумов и его гости пристали к Крылову, чтобы он непременно с ними поужинал; но он не поддавался, говоря, что дома его ожидает стерляжья уха. Наконец, удалось уговорить его под условием, что ужин будет подан немедленно. Сели за стол. Крылов съел столько, сколько все остальное общество вместе, и едва успел проглотить последний кусок, как схватился за шапку.