Занятные истории
Шрифт:
– Поминаешь ли ты усопших? – спрашивает Филарет.
– Как же, владыка. Да у меня такое правило: кто подаст раз записочку, я уж постоянно на проскомидии вынимаю по ней частицы, так что и прихожане ропщут, что у меня проскомидия дольше литургии, а я уж иначе не могу.
Филарет не запретил священнику служить, а перевел его в другой приход, объяснив ему, что умершие были за него ходатаями. Это так тронуло священника, что он приложил старание к исправлению своему и отличался потом примерною жизнью.
Про святителя Филарета ходило по Москве множество рассказов, обнаруживающих в нем житейскую мудрость и знание человека.
Раз приходит к святителю
– Владыка, я хочу сложить с себя сан.
– Что тебя побуждает?
– Я не достоин сана, владыка, я пал…
– Зачем же впадаешь в отчаяние? Пал, так вставай!
И действительно, тот встал и не только встал, но сделался известным и достойным пастырем.
Однажды, на придворном обеде, Московского митрополита Филарета спросил какой-то английский епископ:
– Читая раз Библию, я усомнился и теперь еще не могу себя уверить в том, будто кит мог поглотить пророка Иону. Ведь эта массивная рыба питается, как известно, только мелким планктоном.
На это Филарет ответил:
– Даже если бы в Библии было сказано, что Иона проглотил кита, то я и этому бы раболепно поверил.
Архимандрит Симонова монастыря Мельхиседек пригласил митрополита отслужить обедню. По окончании обедни митрополиту Филарету была предложена трапеза. За обедом один протоиерей сказал митрополиту:
– Ваше преосвященство! Как вы похудели, какие у вас худые руки! Наверное, это вы постом и молитвою так себя угнетаете.
Филарет, указав на свое тело, сказал:
– Этого скота надо угнетать.
– Однако сказано, – заметил кто-то из присутствующих, – блажен, иже и скоты милует, паче же свою плоть.
Это понравилось митрополиту.
Московский митрополит Филарет раздавал ежедневно бедным денежное пособие, но требовал, чтобы ему лично подавали об этом прошение на бумаге. Одна старушка шла к нему за пособием без письменного прошения; на дороге кто-то ей сказал, что без него не уважится её просьба. Не зная грамоты, она обратилась к попавшему ей навстречу студенту и просила помочь ее горю, написать ей просьбу. Студент согласился, вошел в лавочку и, купив лист бумаги, написал на нем и отдал старухе, которая с восхищением поблагодарила доброго человека и отправилась к митрополиту. Он принял, но, прочитав просьбу, рассмеявшись спросил:
– Кто тебе это писал?
– Какой-то ученый, встретившийся на улице.
– И по всему видно, что ученый, – ответил митрополит, – слушай, что тут написано:
Сею, – вею, вею, – сею,Пишу просьбу к архирею,Архирей, мой архирей,Давай денег поскорей.Старуха ужаснулась, но митрополит успокоил ее и дал пособие, но с тем, чтобы впредь не поручала незнакомым сочинять просьбы.
Деятели науки, литературы и искусства
И.К. Айвазовский
(1817–1900)
Александр Иванович Казначеев, действительный тайный советник, сенатор и почетный опекун Московского Опекунского Совета рассказывал:
– В бытность мою одесским губернатором я имел обыкновение по утрам прогуливаться по городу и иногда заходил в самые тесные, отдаленные захолустья. Однажды, проходя по одному из бесчисленных переулков, я заметил на длинном заборе намалеванные фигуры, резко бросавшиеся в глаза и тем нарушавшие общую благовидность, требуемую уставом городского благочиния. Я подозвал полицейского блюстителя порядка и приказал смыть неуместную живопись неизвестного баловника. Но упрямый маратель заборов не унимался. Спустя несколько дней, проходя тем же переулком, я опять увидал на том же заборе новое произведение и как на смех в более обширных и размашистых размерах. На этот раз я пристальнее вгляделся в рисунок и, к удивлению, заметил, что в очертаниях некоторых фигур проглядывала совершенная правильность и бойкая твердость привычной руки художника, хотя еще далеко не окрепшей. Назойливый шалун возбудил во мне любопытство, и я интересовался увидать его лично. Поручив полицейскому осторожнее подстеречь нарушителя порядка, я приказал узнать его адрес и сообщить мне. На другой же день был доставлен адрес, с которым я и отправился в поиски загадочного художника. Это был мальчик лет 12-ти. При появлении моем мальчуган сконфузился и оробел, а потому, чтоб ободрить и расположить его к себе, я похвалил его способности и велел принести ко мне все его рисунки, какие найдутся. Мальчик был рад, воспользовался приглашением и через несколько дней явился ко мне со своими тетрадками. При рассмотрении рисунки оказались настолько безукоризненными, что я окончательно утвердился в предположении об открытии замечательного художественного таланта. Не теряя времени, я взял мальчика к себе, рисунки отправил в Петербург, а через месяц или два отправил туда же и его самого, где он и был принят в Академию Художеств в качестве ученика.
Это был будущий профессор живописи, лучший русский маринист Иван Константинович Айвазовский.
А.П. Бородин
(1834–1887)
Александр Порфирьевич Бородин, замечательный русский композитор и ученый-химик, был очень рассеянным человеком. Однажды он поехал с женой за границу. При проверке паспортов на пограничном пункте чиновник спросил, как зовут его жену. Бородин затруднился ответить. Чиновник посмотрел на него подозрительно. Ситуация складывалась очень двусмысленная. В это время в комнату вошла Екатерина Сергеевна, и Бородин бросился к ней с криком:
– Катя! Ради Бога! Как тебя зовут?
Рассказывают о случае, происшедшем с Бородиным. Однажды уйдя из дома и опасаясь, что в его отсутствие к нему может прийти кто-нибудь из друзей, он приколол к входной двери записку: «Буду через час». Вернувшись через некоторое время и увидев записку, он огорчился:
– Какая досада! Впрочем, ничего не поделаешь, придется подождать.
И вздохнув, устроился на скамейке в ожидании самого себя.
Как-то Бородин пригласил к себе на вечер друзей. Играли его произведения, ужинали, беседовали. Неожиданно Бородин встал, надел пальто и попрощался.
– Куда это вы, Александр Порфирьевич?
– Будьте здоровы, мне некогда, уже и домой пора, у меня завтра лекция…
Раздался взрыв смеха, и только тогда хозяин понял, что он у себя дома.
К.П. Брюллов
(1799–1852)
Брюллов, автор «Последнего дня Помпеи», неохотно писал портреты. Особенно дамские.
– Написал их так, как они есть, – они недовольны: недостаточно, говорят, красивы; приукрашивать же их – терпеть не могу, – говорил Брюллов.
Жена известного миллионера, баронесса Х., упросила его, однако, написать ее портрет.
Когда портрет, прекрасно написанный, был готов, баронесса Х., свежесть лица которой, к слову сказать, приобреталась у парижских парфюмеров, начала придираться к художнику.
– Уж я, право, не знаю, – сказала она, рассматривая портрет, – но мне что-то не нравится… Краски вы, что ли, нехорошие покупаете?