Западня для Евы (Ловушка для Евы)

Робертс Нора

Рорк нахмурился.

– Все эти люди – преступники, Ева. В своем бездействии они стали соучастниками преступления. И их вина усугубляется тем, что у них были полномочия. Они могли вмешаться и остановить его.

– Я с этим не спорю. – Одеваясь, Ева попыталась собрать свои мысли воедино и выразить их связно. – Но ты меня достаточно хорошо знаешь, чтобы понять: если бы ты принял меры, от этого пострадала бы я. Мы. Ты поставил нас на первое место, принеся в жертву свое эго. Для этого требуется настоящий крутой мужик!

– Спасибо тебе за комплимент, но только…

– Тебе хватило мужества совершить поступок, который в глубине души ты считаешь трусливым. – Ева подошла к нему, когда он застегнул последнюю пуговицу на

рубашке и поднял голову. – Думаешь, я этого не понимаю? Думаешь, я не знаю, какую страшную войну тебе пришлось выдержать вот здесь? – Она постучала пальцем по его груди со стороны сердца. – Думаешь, я не знаю, чего тебе стоило сдаться? В общем, ты самый мужественный человек из всех, кого я знаю.

– Не было никакого мужества в том, чтобы причинить тебе боль, – проворчал Рорк. – А я причинил тебе боль.

– И все-таки ты поставил меня на первое место. Это был мужественный поступок сильного человека. Ты мог бы пойти кружным путем. Согласиться со мной для вида, а потом у меня за спиной сделать то, что считаешь нужным. Но ты не хотел, чтобы между нами стоял обман.

– Я хочу, чтобы между нами вообще ничего не стояло.

– Потому что ты умеешь любить. Ты знаешь, как быть мужчиной. Ты знаешь, как заботиться о людях, которые тебе дороги, и даже о тех, кто ничего для тебя не значит. Ты действительно умен, ты способен быть невероятно грозным и удивительно добрым. Ты умеешь видеть всю картину в целом, но никогда не упускаешь деталей. Власти у тебя больше, чем большинству людей могло бы присниться, но ты не топчешь ею маленького человека. И знаешь, кто ты после этого?

– Теряюсь в догадках.

– Ты полная противоположность Блэру Бисселу!

– Ах, вот оно что! Значит, вся эта хвалебная речь была всего лишь предлогом, чтобы вернуться к расследованию? Ты сокрушила мое эго.

– Твое эго не сокрушить даже паровым молотом. В том-то все и дело. А его эго – хлипкое, потому что оно висит в воздухе. На самом деле он вовсе не умен и не хитер, он даже не талантлив. Все его творчество – полная чушь, новомодная, дорогостоящая чушь. Он не умеет строить отношения. Он хочет только покорять. Поначалу в эти шпионские дела его втянула женщина, которая сумела запустить коготки в его член, а значит, и в его эго. «Ну разве я не крутой? | Я шпион! Агент 007!»

– И что же?

– Его вообще не следовало вербовать. Взгляни на его психологический портрет. Он человек неуравновешенный, инфантильный, безрассудный. Впрочем, именно поэтому Кейд и Спарроуз его и выбрали. Он ни с кем не связан по-настоящему прочными узами, он привлекателен, умеет быть обворожительным, у него есть связи в мире искусства, он много путешествует.

– А кроме того, у него нет совести. У меня складывается впечатление, что это незаменимое качество для шпионской работы.

– Это верно до поры до времени. Пока они его контролируют. Но Спарроуз стал жадничать и потребовал больше, чем Биссел мог ему дать. Он использовал Биссела для убийства, но ему и в голову не пришло, что Биссел не убежит, поджавши хвост, когда поймет, что его самого подставили так же, как и Риву. Спарроуз рассчитывал, что любые неприятности можно будет похоронить в стенах ОБР, а Биссела выставить отщепенцем и приговорить к ликвидации. А если не выйдет убрать его руками ОБР, можно договориться с «Бригадой Судного дня» или с какой-нибудь другой группировкой.

– Не сомневаюсь, что ты права, но тут есть еще один аспект: они оба сильно недооценили тебя. Наверняка они – или по крайней мере Спарроуз – предвидели, хотя бы смутно, что ты окажешься в этом замешанной. Подставить Риву означало подставить меня, а через меня, стало быть, и тебя. Но, судя по всему, никто из них не представлял себе, как далеко ты зайдешь, причем не только ради меня или Ривы, но и ради эмблемы, которую в настоящий момент носишь на сердце.

– Вот они и проиграли. Спарроуз поступил именно

так, как и можно было ожидать: сперва попробовал надавить на меня, а когда не вышло, попытался урезонить, даже пошел на сотрудничество. Но он все время прикрывался ОБР, как щитом.

– Если бы Биссел не уложил его в больницу, он попытался бы тебя убить – или, точнее, «заказать», потому что ты права: у него кишка тонка взяться за мокрое дело самому. В любом случае именно таков был бы его следующий шаг.

– О да, не сомневаюсь, что в его «экстренном наборе» такая мера предусмотрена. Но только в самом крайнем случае. Ему бы следовало быть умнее и просчитать, что станет с Бисселом, с его уродливым эго, когда он обагрит руки в крови. Он совершил убийство. Для Биссела это значит, что он уже вышел за пределы какого-то там вонючего второго уровня. Он успешно ликвидировал двоих, и я тебе гарантирую, ему понравились острые ощущения.

– Но острота ощущений быстро выветривается, – заметил Рорк.

– Точно. И в конце концов он остался один за бортом. – Ева удивленно заморгала при виде тарелок, которые Рорк поставил на стол в маленькой гостиной, примыкавшей к спальне. – Разве мы собираемся есть?

– Безусловно.

Ева задумчиво приложила ладонь к животу.

– Пожалуй, я могла бы поесть. – Она села к накрытому столу, на котором уже красовалась яичница с хрустящими ломтями бекона. – Итак, он остался за бортом. Его непосредственные начальники либо убиты, причем его же собственной рукой, либо охотятся за ним. Его предали, использовали, поимели. Копы расследуют убийства, хотя его заверили, что копать так глубоко они не станут, значит, рано или поздно с этой стороны тоже начнет припекать. И никто больше ему не подскажет, что надо делать, что надо думать. Он убивает еще двоих, чтобы прикрыть себя, чтобы замести следы. Оба убийства не только излишни, но и контрпродуктивны, потому что они приводят полицейское расследование к одному единственному бесспорному выводу: Биссел на самом деле вовсе не умер, он жив. А теперь скажи: что бы ты сделал на его месте?

– На его месте? – Рорк намазал гренок вареньем, пока обдумывал ответ. – Я залег бы на дно. Добрался бы до денег, отложенных на черный день, и затаился бы, пока не придумаю способ либо убить Спарроуза, либо разоблачить его как предателя. Да, я затаился бы и стал выжидать. Год, два, а может, и дольше. А потом нанес бы удар.

– Но он этого не сделает. Он так не может. Он не может подавить свое эго на столь долгий срок. Он не умеет мыслить так трезво, так масштабно. Он хочет нанести ответный удар всем, кто испортил ему | праздник. И в то же время он напуган, как маленький мальчик, которого мамочка с папочкой оставили дома одного. Ему необходимо чувствовать себя в безопасности. Мы знаем, что он все еще в Нью-Йорке – в каком-то месте, где, как ему кажется, никто ему не угрожает. И скоро он сделает очередной ход, еще более грандиозный, жестокий и безрассудный. Ведь каждое из его убийств попадало мимо цели, каждое новое убийство становилось все менее продуманным, каждый раз риск побочного ущерба все больше возрастал. И теперь ему уже все равно, кто при этом пострадает, лишь бы доказать всем свою правоту.

– Ты думаешь, он нападет на Риву?

– Рано или поздно. Она же не пошла ему навстречу. Не забилась в слезах в угол камеры, оплакивая своего убитого мужа и тщетно пытаясь доказать свою невиновность. Но мы не дадим ему шанса напасть на нее. – Ева взяла протянутый Рорком гренок и надкусила. – Мы посадим его под замок задолго до того, как он попытается кого-нибудь убрать. Я думаю, его первой мишенью станет Спарроуз. Вообще-то я не прочь использовать этого ублюдка как приманку, но уж больно не хочется брать Биссела в больнице и подвергать риску гражданских лиц. Мы должны его выследить и взять прямо в крысиной норе, с минимальным риском для окружающих. Подумай: где бы ты спрятался, если бы оставался в Нью-Йорке?