Западня
Шрифт:
— Сядь еще ближе, — сказал Андрей, хотя никто не мог их подслушать. — Сегодня по Дерибасовской гулял Камышинский, — заговорил он тихо, с каким-то злым презрением, которого Тоня не могла объяснить.
— Ну и что? Кто он, этот Камышинский?
— Был в нашей группе.
— А до войны где работал?
— Как будто в кино. Администратором. Сам вызвался остаться. А месяц назад вдруг исчез. Только через две недели мы узнали, что он арестован. И вдруг сегодня днем иду по Дерибасовской, смотрю — гуляет!..
— Ну и что? — сказала Тоня. — Даже если
— В том-то и дело, что не мог! — Андрей досадливо мотнул головой. — Я ведь шел за ним сзади и наблюдал. А он меня не видел. За ним шли двое в штатском и делали вид, будто вовсе им не интересуются. У табачного магазина Камышинский поздоровался с Яковлевым.
Тоня нервно встала, пересела на диван. Воцарилось молчание. Было слышно, как потрескивает фитиль в лужице стеарина.
— М-да… — сказала она задумчиво. — Не слишком ты меня порадовал.
— И теперь я думаю, что ты не должна завтра встречаться с Федором Михайловичем, — убежденно сказал Андрей.
— Но почему? Камышинский гулял по Дерибасовской, а Федор Михайлович придет к Дюку, — неуверенно возразила Тоня. — Не нужно, Андрюша, паниковать.
Андрей долго кашлял, а когда приступ прошел, заговорил вновь:
— Да в том-то и дело, что в конце Дерибасовской их ждала машина. Когда они в нее залезали, я подошел вплотную и услышал: один, из охраны, говорит Камышинскому: «Хорошо поработал, завтра в награду подышишь свежим воздухом на Приморском бульваре». А второй, который садился последним, только усмехнулся. В общем, я так понял, что Камышинского снова в тюрьму повезли…
— Но это точно был Камышинский? — спросила Тоня.
— Да я его, как тебя, видел! — обиделся Андрей.
— Ладно, — примирительно сказала Тоня. — А ты уверен, что он Федора Михайловича узнает?
— Конечно, узнает! Федор Михайлович много раз задания ему давал, идиоту такому.
Помолчали. Каждый по-своему думал о том, что произошло и как теперь поступить.
Тоня думала о том, что завтра, ровно в девять утра, когда она встретится с Федором Михайловичем у памятника Дюку, достаточно будет одного едва уловимого жеста предателя — и Федор Михайлович погиб, а заодно с ним и она. Конечно, удобнее всего было бы поговорить вот в этой квартире, но строгие правила конспирации это исключают.
— Надо предупредить Федора Михайловича, — наконец сказала она.
— Да как же я его предупрежу? Где я его сейчас найду, спрашивается.
Они долго обсуждали, как перехватить Федора Михайловича на пути к Приморскому бульвару. Прикидывали, с какой стороны он может пойти. По Потемкинской лестнице? От Воронцовского дворца? Или перейдет Сабанеев мост? Как ни считай, нужно не менее пяти человек, чтобы расставить посты и поддерживать между ними связь. А где их взять? До встречи остались считанные часы, собрать группу уже невозможно. Кроме того, это связано с новым риском — ведь Камышинский многих знает!
— Как же вы раньше не раскусили этого
— А он хорошо работал, — сказал Андрей. — Три машины подорвал… В гестапо побоев не выдержал!..
И снова они перебирали варианты, которые могут возникнуть и осложнить или вовсе сорвать встречу.
Конечно, Камышинского могут вывезти из тюрьмы после десяти утра, но твердо знать этого никто не может. Затем в момент встречи Федора Михайловича с Тоней Камышинский может находиться на другом конце бульвара. Это вполне вероятно, но и на это рассчитывать нельзя.
Так на что же тогда надеяться? На что?..
Они договорились, что, если Камышинский будет на бульваре, Андрей почешет подбородок. Его-то, Андрея, он не знает, а Андрею его показывали, и не раз.
По краям одеяла, занавешивавшего окно, проступили бледные полосы. Андрей подошел к окну и, откинув одеяло, растворил его настежь.
В комнату ворвался холодный рассветный воздух. В сумерках еще чернели голые ветви платанов. Откуда-то с моря донесся сиплый гудок парохода.
— Поспим немножко, — сказала Тоня. — Ты уйдешь в восемь часов, а я в половине девятого… Но что же все-таки мы будем делать? — в который уж раз спросила она, пристраиваясь на диване.
Андрей сдвинул стулья, подложил под голову жесткий диванный валик, прилег и тихо, блаженно вздохнул.
— Ну, что? — повторила Тоня.
— Спи, спи!.. — сонно ответил он. — Это уж мое дело обеспечить… — Он повернулся на бок и тут же заснул.
А Тоня еще долго смотрела в открытое окно, за которым зарождался день, и думала, куда же это ее бросает жизнь. И сон к ней так и не пришел.
Она вышла из квартиры ровно через тридцать минут после Андрея, держа в руках потрепанную Катину хозяйственную сумку. Деньги она положила на самое дно, под старый бумажный пакет, а сверху придавила бидоном. Теперь у нее был вид хозяйки, отправляющейся за покупками.
С каждым шагом, который приближал ее к Приморскому бульвару, нервы натягивались. Тоня пристально вглядывалась в тех одиноких мужчин, за которыми в небольшом отдалении шли двое-трое. Этот? Этот? Этот?
С Дерибасовской на Пушкинскую выехало несколько машин с солдатами. На большой скорости они направились в сторону вокзала. Солдаты пели.
Андрея она увидела сразу. Он стоял со своим лотком у постамента пушки и заворачивал какому-то пожилому человеку рыбу. Едва покупатель отошел, Андрей почесал подбородок. Камышинский — на бульваре!
Часы на городской Примарии показывали без пяти девять. Осталось ровно столько времени, сколько требуется, чтобы неторопливым шагом дойти до памятника Дюку.
Она видела перед собой худую, узкую спину Андрея, его коротенькое, потертое пальто. Со своим тяжелым лотком он казался ряженым. Она никак не могла привыкнуть, что можно вот так, среди бела дня, ходить по Приморскому бульвару и торговать рыбой.
Навстречу прошли два солдата. Они о чем-то оживленно разговаривали и смеялись. На скамейках сидели женщины с детьми.