Запах цветущего кедра
Шрифт:
Чтобы ещё пуще раззадорить будущее любопытство к её приключениям, она завела дневник, благо, что чистых полевых книжек-блокнотов было несколько, и стала записывать впечатления каждого дня. И ещё не скрываясь, снимала жизнь огнепальных, жилища, домашнюю утварь и даже делала портреты. При этом по-детски радовалась, что взяла с собой много плёнки! Она ощущала себя путешественником, первооткрывателем неведомой цивилизации, некой инопланетной жизни. Правда, кержаки-погорельцы откуда-то знали про фотоаппарат и что он может снимать точные картинки — удивить их чем-либо было трудно, однако фотографировать не запрещали. Ей вообще ничего не запрещали и даже не охраняли, не присматривали и тем паче не запирали:
На следующий день после того, как её привезли в потаённый скит, посмотреть на добытую невесту пришла старуха, внешне похожая на сказочную Бабу-ягу. Она бесцеремонно растрепала Жене волосы на голове и отпрянула.
— Мыть да чистить надобно отроковицу! — сказала Прокоше. — Вся во вшах да блохах! Фу!
А она только что из бани пришла и блаженствовала от чистоты и ощущения лёгкости. В тот же день Женя попробовала если не сбежать, то хотя бы разведать местность, поскольку не имела представления, где находится. Душистый, потворствующий неге аромат кедрового цвета действовал как снотворное, и она проспала почти всё время, пока они плыли на обласе по бесконечным разливам и озёрам. Пленнице не завязывали глаза, никак не скрывали пути, а навели приятный, нескончаемый морок — это уже потом Женя узнала, как погорельцы умеют морочить голову. Всю дорогу она лишь изредка просыпалась, замечала какие-то детали и ориентиры, однако над нею склонялся иконописный лик жениха — и всё окружающее пространство превращалась в некий малозначащий фон.
У молчуна Прокоши взгляд был какой-то говорящий, необъяснимо притягательный, и тонкая струнка разума едва слышно позванивала, как далёкое эхо, заставляя сожалеть, что ещё ни разу на свете она не встречала таких манящих мужских глаз, вселяющих уверенность и бескрайний душевный комфорт. Она не хотела, но тянулась к нему, как тянулась бы всякая женщина, обласканная и вдохновлённая таким взором. Это можно было бы назвать и наваждением, и чарами, и колдовством, но угасающий звук разума не мог уже совладать, казалось бы, с неуместной, неестественной, сумасшедшей мыслью, которая умещалась в три слова — «это мой мужчина».
Не было сказано ни единого слова, которые клятвенно и со страстью произносят в таких случаях, не совершено подвигов, не дано никаких обещаний, не принесено подарков — вообще ничего! Пожалуй, кроме этого благостного эфирного аромата, который она ощутила ещё на прииске перед похищением. Даже формальных объяснений в любви не было, а всё уже будто состоялось, и она впервые в жизни любила не ушами и даже не глазами, как женщина, — она почуяла своего мужчину по запаху, как в природе всякая самка чует своего самца. И позволила себя украсть. Всё остальное вдруг стало не важно, не обязательно — куда её везут, каким путём и что ждёт впереди.
В этом безразличии и заключалась тайная, бесконечная минута счастья! Счастливый полусон не прервался, даже когда она обнаружила себя обнажённой сначала в тесном помещении — что-то вроде бани. Богообразный похититель мыл её водой, вытирал полотенцем, и она с удовольствием и полным доверием подставляла ему тело. Потом нёс на руках по весеннему солнечному лесу, завёрнутую в ткань, и она уже догадывалась, куда и зачем несут, испытывая при этом предощущение бесконечной радости. Примерно вот так она представляла себе их побег с Рассохиным в лесные кущи, чтоб он так же нёс её и молча ласкал взглядом.
Их первая брачная ночь началась задолго до захода солнца, под деревом, и закончилась только утром, на восходе. И на всё это бесконечное время Женя совершенно забыла, что её похитили, и думала, что с ней не богообразный погорелец Прокоша, а страстный и чувственный Стас, вдруг из робкого мальчика превратившийся в мужчину. На них неё время сыпалась золотистая кедровая хвоя — и это было единственным опознавательным знаком, что они всё-таки на земле и реальный мир существует.
Женя была уверена, что засыпает в объятьях Рассохина, и потому заснула так крепко, что проснулась лишь в обласе на лосиной шкуре. На корме сидел и грёб веслом просветлённый Прокоша, и она восприняла это без паники и разочарования. Снова плыли по разливам, и теперь уже не хотелось запоминать дорогу, замечать ориентиры...
Простенький мотивчик, навеваемый подавленным сознанием, ещё нудил, подсказывал, твердил, что это ненадолго, не навсегда, что это всего лишь приключение, увлекательная забава, авантюра, поэтому и сохранялось желание бежать. И она сделала первую попытку совершенно спонтанно, как только заметила, что за ней никто не следит. Становище огнепальных располагалось в ленточном кедровнике, невысокие дома были выстроены вокруг гигантских кедров и вовсе не имели крыш, только бревенчатый накат, покрытый толстым слоем глины. Не попадали ни дождь, ни снег, и с воздуха увидеть их было невозможно. Несколько раз Женя слышала вертолёт, круживший над весенними разливами, — это искали её, но не было никакого желания выдавать себя и жильё своих похитителей.
Перед первым тайным побегом ей казалось, будто Карагач где-то на востоке, и однажды она взяла фотоаппарат и пошла в эту сторону. Однако кругом была вода, затопленная болотистая пойма, уйти по которой без лодки ну никак невозможно. Не вброд же, не вплавь! И эта невозможность радовала, точнее, оправдывала её пребывание здесь. Если сбежать сейчас, всё кончится! И начнётся практика, полевой отряд, маршруты, посиделки возле костров, одни и те же рожи, истории, песни, анекдоты. Влюблённый Стас наверняка уволился, а может, его уволили за потерю маршрутника. После практики опять город, гнусный питерский климат, защита диплома. Да и уходить было слишком рано! Старуха только посоветовала Прокоше вести её сквозь чистилище, а тот вроде бы и не готовился, напротив, всячески ублажал. И когда соберётся производить экзекуцию, неизвестно — всё лето впереди. Вот спадёт вода, высохнет земля, Карагач войдёт в русло, её пропажа обрастёт легендами и закончится запас плёнок — вот тогда и бежать можно!
Отсутствовала она часа три, но даже искать никто не бросился и не спросил, где была. Только пегий сват по-лешачьи хитро глянул и скрючил нос. Женя застала своего Прокошу за тем же делом, за которым оставила. Готовясь похитить присмотренную на прииске отроковицу, «муж» пристроил к своему тесноватому домику светёлку и теперь выстрагивал стены. Огнепальные деревьев в своём кедровнике не трогали, и рубили где-то далеко и сплавляли по воде толстенные брёвна. Потом их раскалывали, возводили стены, настилали полы и потолок: пристройка получалась бело-розовая, сказочная, с гремя окошками и пахла божественно — свежим кедром.
А строил, потому что женщины у огнепальных жили отдельно, на своей половине, куда муж мог входить лишь ночью. Ко всему прочему жён вообще не заставляли работать по хозяйству, и вначале Женя думала, что это по причине медового месяца, потом всё равно придётся готовить пищу, убирать в доме, стирать. Но месяц пролетел — ничего не изменилось! Женя первые две недели просто отсыпалась, и огромный Прокоша за толстой дверью светёлки ходил на цыпочках. Когда она просыпалась и как всегда начинала чихать, «муж» получал сигнал и готовил ей завтрак — обычно ядра кедровых орешков, сваренные в лосином молоке, эдакая божественного вкуса каша. Ему даже не надо было говорить, что такая пища ей нравится; прозорливый, он всё сам видел и готовил. И что больше всего поразило: чтобы накормить одним только завтраком, он часа два сидел и щёлкал орехи, собирая зёрнышки в глиняную плошку!