Запах горячего асфальта
Шрифт:
Я приготовилась ответить, но в это время с улицы рванули дверь. В теплушку заглянул мужичок, похожий на деда Мороза, с красными щеками и носом. Не закрывая дверь и не переступая порожка, он поздоровался со мной вежливо – нейтрально и радостно с Олегом. Они обменялись несколькими фразами, и через минуту Олег уже направился к двери, застегивая на ходу свою куртку. Перед выходом он оглянулся, извинился и уверил меня, что скоро вернется.
Но его не было долго. Он вошел, покрытый инеем, потирая красные без перчаток руки. От него исходила бодрость, холод и знакомый запах горячего асфальта.
– Ты говоришь, смысл жизни? – спросил он таким тоном, как будто мой вопрос, заданный час назад, тоже смиренно сидел здесь на табуретке вместе со мной, свесив ножки и ждал, пока вернется ответчик. Олег взял стакан с недопитым коньяком и стал медленно отпивать,
Олег встал, подошел к печке, прислонил туда стакан и теперь продолжал его вертеть, не отрывая от горячей стенки. Я следила за стаканом, боясь, что он сейчас лопнет.
– Что рассуждать о смысле жизни? Это совсем просто. Это всего лишь необходимость ее, жизни, биологического продолжения во всем объеме. Дана жизнь – храни ее, вот и все. Так? Хотя если поразмышлять о том, что творится сейчас, что мы делаем с природой, то вполне логически предположить, что дальше человечеству придется очень озаботиться, казалось бы, самым простым и естественным делом: возможностью продолжать жизнь на Земле. Это будет совсем не просто. Слишком много опасностей от нас самих. – Олег говорил неспешно, подбирая слова, но было очевидно, что он сам много думал на эту тему.
Потом он замолчал, только все ходил и ходил по комнате кругами. Я ждала продолжения и поворачивала голову в сторону его проходов.
– А теперь о предназначении… Я тебе одну притчу расскажу. – Он, наконец, остановился, сел напротив меня, допил то, что оставалось в стакане, и снова посмотрел на меня внимательно и серьезно. В его взгляде не было заметно ни малейшего намека на количество выпитого коньяка. – Я не знаю, откуда эта притча… вроде испанская, но это не суть. А суть вот в чем. Жил-был мелкий чиновник, служащий, что-то в этом роде, ничем не примечательный человек, очень набожный, истый католик. Каждый день он ездил из своей деревни в ближайший город на работу. И всю дорогу, туда и обратно, и потом дома за своим одиноким ужином, и за молитвами, и даже в бессонные ночи, он постоянно и напряженно думал о своем предназначении, молил Господа указать ему путь, дать знак, зачем он послан на землю. И так проходил год за годом. Наконец, он попадает пред очами Его и вопрошает: «Господи, я вот уже здесь, а так и не понял своего предназначения». «Ладно, – отвечает Господь. – Я вообще-то не объясняю этого, но тебе скажу, ибо знаю, как страстно ты хотел узнать, зачем на свет появился. Так вот, помнишь, ты как-то ехал в поезде, и рядом с тобой сидел бедный и бледный молодой человек? Он очень нервничал. А напротив вас сидела юная особа с толстой строгой дамой, своей матерью, которая зорко следила за поведением и дочери, и молодого человека рядом с тобой. Девушка стала снимать перчатки и уронила одну. Вы оба, ты и твой сосед, одновременно наклонились, чтобы поднять перчатку. Ты оказался проворнее, но молодой человек успел прошептать тебе просьбу передать вместе с перчаткой записку юной особе напротив, но незаметно, чтобы мамаша не увидела. Он сказал, что от этого зависит его жизнь. На его глазах были слезы. И ты передал девушке перчатку, вложив туда смятый листок записки. Там молодой человек признавался девушке в любви, назначал свиданье и предлагал руку и сердце. И они встретились. И потом были счастливы всю жизнь, и родили сына, который стал великим художником. Вот, мой друг, каково было твое предназначение на земле: поднять перчатку. И ты его исполнил», – сказал Господь и пропустил его в рай.
Пока Олег рассказывал, он продолжал смотреть на меня. И я не могла отвести своего взгляда, попав, как кролик в свет фар, в зону его внимания. Потом он взглянул на часы, плеснул себе остатки коньяка, хотел и мне добавить, но я отказалась.
– Ну, Ленточка, за тебя, мою безнадежную институтскую любовь, – неожиданно сказал он и снова залпом выпил. Я тоже хотела быстро допить, наконец, свою рюмочку, но поперхнулась, закашлялась, не столько от крепкого напитка, сколько от услышанного.
Сжатым от волнения горлом, я хриплым шепотом спросила:
– Я – твоя любовь? А почему ты мне не говорил?
Олег грустно улыбнулся.
– Я ведь был женат, ты ведь знаешь, и жена ждала первенца. Да и разница в возрасте.
И это – о тебе, и все остальные тоже. Неужели ты даже не догадывалась?
– Нет, – пискнула я едва слышно, и зачем-то добавила: – А пальто у меня было вполне приличное.
Нам становилось в тягость продолжать посиделки. Паузы в разговоре делались все более затяжными. Было как-то неловко, и мы оба с радостью вспомнили, что до сих пор не обменялись телефонами. Мы записали номера на случайных клочках бумаги. Потом Олег резко встал, отшвырнул ногой табуретку.
– Так, Ленточка, хватит сентиментальных воспоминаний. Давай о будущем. – Он положил руки на мои плечи и преувеличенно торжественно проговорил: – Дитя мое, если предназначение наше в земной жизни есть тайна нам недоступная, то призвание понять можно и должно. И чем раньше, тем лучше.
Олег перестал улыбаться, придавил чуть сильнее мои плечи и, сменив тон, почти сурово произнес:
– Ты немедленно кончаешь эту бодягу со строительством дорог. Это точно не твое, девочка. Доставай свои этюдники, мольберты, что там еще у художников имеется? Давай, решайся. Меняй коньки на санки.
Он поставил пустую бутылку в стальной шкафчик, надел куртку, поцеловал меня по-братски в щеку и еще раз повторил:
– Решайся, только быстро.
И я решилась. На следующий год я довольно легко поступила на вечернее отделение Полиграфического института, или просто Полиграфа. Соблюдая установленные правила, я все-таки домотала трехгодичный срок, работая по инженерной специальности, указанной в дипломе, сначала в проектном институте, затем в научно-исследовательском. В первом я целый год делала какие-то вертикальные планировки, во втором было весело. Там вообще мало чего делалось полезного. Зато мы все время готовили какие-то капустники, вечером играли в волейбол в спортзале, днем шатались из отдела в отдел, чтобы поболтать, выпить стакан вина, купленного в местном буфете, обменяться номерами журналов «Новый мир» или «Иностранная литература», или просто отправиться в ближайший парк гулять, а то и устроить там же пикничок. Время застоя было временем бездумного веселья и выпивки. Где-то на полпути от проектной организации к научному институту, я познакомилась с моим будущим мужем. Он оказался биологом, увлеченным своей работой на какой-то биостанции, вдобавок нагруженный чтением лекций в Тимирязевке и по линии Общества знаний. Семейной жизнью со всеми ее ритуалами мы не слишком себя обременяли, даже когда у нас появилась дочь. У каждого из нас были свои несовпадающие интересы и увлечения, свой круг коллег и приятелей, куда вторая «половинка» не приглашалась. Но мы не обижались, признавая статус-кво друг друга.
С Олегом я больше не виделась, мы не созванивались, я ничего не знала о его жизни и никогда не спрашивала о нем даже у институтских общих знакомых. Но его бардовские вирши каким-то образом разошлись в народ. Их пели на сборах «каэспешников», туристы в лесу у костра и лыжники в избах у печек; пели, не зная имени автора, ни настоящего, ни придуманного.
А вот ленинградский поэт прошел ссылки и выселки и стал очень знаменитым еще при жизни.
…Свою историю не всю сразу, постепенно и не в хронологическом порядке, я рассказала девушке Кристине, которая стала часто приезжать ко мне на дачу с ночевкой. Если она заставала меня за работой, то тихо усаживалась на диване с планшетом на коленях. Время от времени она сообщала мне какую-нибудь новость из Интернета, а потом снова умолкала, не ожидая от меня пространных комментариев или эмоциональной реакции. Молчание не тяготило ни меня, ни ее, и это было определенным признаком душевной близости. К вечеру после ужина мы сдвигали кресла ближе к печке, и начинался долгий, иногда до рассвета, разговор.