Запах горячего асфальта
Шрифт:
Каток сошел с пандуса, грохнулся всем весом на мерзлую землю, продавил лед и застыл. Юрок подписал наряд водителю, потом мужики пожали друг другу руки, и трейлер стал разворачиваться, чтобы двинуться в обратный путь. А наш Юрок снова залез в кабину катка и стал прогревать мотор, проверяя готовность к предстоящей завтрашней укатке. Мотор быстро завелся, чему Юрок был так рад, что даже обратил внимание на меня и закричал, высунувшись из кабины:
– Начальник, полный нормуль, работает, как швейцарские часы!
Он засмеялся и продолжил свою работу. Я постояла еще, походила туда-сюда вдоль дорожки, потом внезапно почувствовала сильный холод, меня начало знобить, и я ринулась в нагретую бытовку.
Я застала там сцену, которая могла бы старика Дебюсси сподвигнуть на вторую часть «Полуденного сна фавна». На табуретках, лавках и просто на полу у печки в самых живописных позах и с самыми безмятежными выражениями лиц снова отдыхала моя бригада. Не спал один Зайцев, который сосредоточенно отгадывал кроссворд из старого номера «Огонька».
Не отрываясь от журнала, он спросил, не поднимая головы:
– Завел?
Я ответила коротко, по-военному:
– Завел.
Потом он спросил, но без вопросительной интонации:
– Преимущество, одиннадцать букв.
Я так же коротко и четко ответила:
– Прерогатива.
Только тогда он поднял глаза и посмотрел на меня, как будто впервые увидел. Но вписывать слово не стал, отложил журнал и спросил:
– Ну, мастер, что дальше будем делать?
Я схватила книжечку с указаниями норм и правил укладки, приложила ее к груди, защищаясь, как будто это была кираса, и сказала:
– Вообще-то, нужно до конца сегодня дорожку очистить, можем не успеть подготовить земляное полотно к укладке, если машина завтра с утра приедет.
Зайцев протянул руку, пошевелил пальцами, показывая, что хочет посмотреть мою книжечку. Я оторвала от груди труд профессора Перова и отдала его бригадиру Зайцеву. Тот долго читал сначала то, что было написано на суперобложке, потом, перевернув, углубился в чтение того, что было напечатано на обороте. Его явно поразило количество авторов, кроме самого Перова, которые принимали участие в написании нормативов, потому что он стал вслух перечислять весь коллектив ученых мужей, потом редакторов, консультантов, затем корректоров, оформителей, название типографии, тираж. Потом он закрыл справочник, аккуратно положил его на стол, разгладил смятую обложку, посмотрел на часы и зычным голосом прокричал:
– Подъем!
Народ, чертыхаясь, зевая и лениво матерясь, начал вставать и одеваться.
Мы вышли на улицу, где уже порядком стемнело. Юрок, включив фонарь, возился около катка с мирно урчащем мотором. Бригада, опершись, кто на лопату, кто на метлу, молча смотрела на Юрка, не двигаясь, не проявляя рвения продолжать чистить объект. Свет от ближайшего к нам уличного фонаря красиво освещал искрящийся ленту дорожки вокруг пруда, покрытого еще одним слоем недавно выпавшего снега. Зайцев стал лениво разбивать корку льда прямо перед собой. Ударив пару раз, он снова посмотрел на часы и сказал неожиданно для всех и к общей радости:
– Думаю, на сегодня хватит. Шабаш, мужики. Темно уже. Завтра начнем и закончим.
Но только все повернули к теплушке, как в нашу сторону по колее, недавно проложенной трейлером с катком, начала подходить машина. К нам сразу донесся запах горячего асфальта. Все оцепенели. Машина затормозила, открылась дверца кабинки. Оттуда выпрыгнул молодой парень и весело проговорил, почти пропел:
– Вы нас не ждали, блин, а мы приперлися.
Он захохотал и от своей шутки, и от нашего вида: мы стояли, сбившись в плотный ряд у границ нашего объекта. Выражения лиц, наша твердая стойка и сплоченность наверняка напоминали какую-нибудь картину, что рисовали художники военной студии Грекова на тему «Враг не пройдет». Я тоже оторопела, осознав, что по чьему-то распоряжению график подачи асфальта начали уже сегодня. Между тем водитель похохотал еще немного, влез в самосвал, двинул немного вперед и стал сваливать асфальт на дорожку. Тут, наконец, все очнулись и стали остервенело орать. Зайцев попытался влезть в кабину водителя, вытащить его оттуда и прекратить выгрузку. Но не тут-то было. Водитель, видимо, знакомый с подобной ситуацией, запер изнутри дверь кабинки. Он лишь на мгновение повернулся в сторону бригадирской головы, когда та замаячила за стеклом, неслышно выругался и продолжал держать гидравлический рычаг подъема и спуска кузова, разгружая его полностью. Закончив разгрузку, он с опущенным кузовом стал отъезжать. Отъехав на некоторое расстояние, вышел из машины, взял лопату, залез в кузов и быстро очистил его от налипших кусков смеси. Потом снова забрался в кабинку, привел кузов в горизонтальное положение, рванул на газ и скрылся.
Зайцев, человек с богатым жизненным и профессиональным опытом, сделал несколько дыхательных движений, вошел в свой обычный образ философа-созерцателя мерзостей жизни и дал команду работать. Минуту-другую члены бригады, не двигаясь, смотрели на него, надеясь еще услышать что-то обнадеживающее. Нет, Зайцев уже принял окончательное решение и имел намерение следовать ему. Он стал быстро продвигаться вперед и крушить ломом корку льда. За ним следовали злые и яростные члены бригады и загребали лопатами лед, снег, мусор, застывший на льду с первых осенних заморозков. Дойдя до первого поворота, по команде бригадира все бросили расчистку, вернулись к куче сваленного асфальта и начали разбрасывать его на дорогу. Юрок тут же двинул давно разогревшийся каток на разбросанный асфальт. Подошла вторая машина, которая быстро сбросила свой груз и так же быстро скрылась.
Никто уже не протестовал. Дело даже спорилось. Злые мужики вошли в раж и без остановки бросали и бросали черную горячую массу на земляное полотно, где земли и не было видно. Вместо нее лежало несколько плотных мерзлых слоев снега, покрытых кусками льда.
Я теребила книжечку нормативных актов, прижимая ее к груди, страстно, как согрешивший монах свой потрепанный молитвенник. Было понятно, что с первыми лучами весеннего солнца вся дорожка полетит к черту, разойдется и разъедется. Зайцев ушел далеко вперед от бригады, прогуливался, уже не делая даже попыток расколоть хотя бы верхний слой льда. Я подбежала к нему и, задыхаясь, перебивая сама себя, бормотала что-то о недопустимости такой укладки, о грядущих весенних проблемах. Зайцев слушал меня, не перебивая, а потом вдруг спросил:
– Как ты сказала, называется преимущество по-иностранному? Прерогатива, говоришь? Верно? Так вот, у меня она, эта хреновина, имеется, чтобы сделать эту хренову дорожку сейчас. И мне до хрена, что с ней будет весной или летом, понятно? Кстати, ты нашла в своей книжечке параграф о том, что зимой можно укладывать холодной смесью? Так дешевле. Привезли горячую, ну и хрен с этим. Иди, Лен, погрейся. Мы быстро закончим. И вообще, чего ты раздетая по морозу бегаешь? Заболеть, на хрен, хочешь?
Явно бригадир Зайцев был слабак по части ругательств, а может быть, не пользовался всем своим арсеналом, сосредоточившись только на безобидном хрене. Больше я ничего не говорила. Просто я действительно почувствовала пронзительный до костей холод и поплелась в бытовку. Я надела все, что сняла до того, – свитер, шарф, куртку, шапку, но согреться никак не могла. Меня трясло от озноба, голова раскалывалась от боли, очень раздражал однообразный шум непонятного происхождения. Возможно, его источник находился в моей собственной голове. Тогда я просто легла на лавку у печки, натянула на себя чью-то телогрейку и заснула.
Меня разбудил громкий топот, голоса и обращение, относящееся прямо ко мне, произнесенное бригадиром:
– Маэстро, принимайте работу.
Я с трудом поднялась и очень неохотно вышла из теплушки. Мне стало как-то совершенно безразличны и эта дорожка, и качество укатки, и вообще вся эта хреновая, как правильно сказал Зайцев, работа. Но я с преувеличенным вниманием осматривала объект, а сама с содроганием думала, что завтра нужно ехать на новый объект, недалеко отсюда, асфальтировать автостоянку у телецентра.