Запах горячего асфальта
Шрифт:
Я почти не встревала в умные рассуждения моих старших друзей о политике, философии, религии, НЛО (очень модная тогда тема), о книгах и стихах, прочитанных в «Самиздате». Тем более мне нечего было сказать о смысле жизни, предназначении человека на земле вообще и в нашей стране в частности. По этой теме мои коллеги смело забирались в такие дали и глубины и так умело парили или плавали там, что я, робея от их полной свободы духа, завидуя независимости мышления, восторгаясь знаниями и начитанности, лишь еще ниже склонялась над своими листочками с рисунками. Я сидела, делала свою работу, молчала, но «уши грела», что называется.
В то время в большинстве домов на московских кухнях велись горячие споры. У меня вместо кухни была комната редакции, а компания, собиравшаяся там, существенно расширяла мой кругозор и повышала
Самым главным на наших посиделках, для меня, во всяком случае, был момент к ночи ближе, когда заканчивались умные разговоры, когда Олег брал гитару и начинал петь. У него был не сильный, но приятный голос, был вкус и очевидная самоирония. Стихи его, исполняющиеся под три аккорда, чаще всего были шутливыми, иногда нежно-лирическими, но тоже ироничными и непритязательными. Совсем другими были те, которые он читал, отложив гитару. Там был нерв, была какая-то мучительная тайна, которая прорывалась наружу как бы независимо от воли автора, чтобы потом опять скрыться под слоем словесного орнамента. Мы сидели, слушали, не шелохнувшись, с восхищением глядя на нашего «гуру».
Свои стихи в институтской газете Олег помещал под псевдонимом Катковский, придумав нечто среднее между названием дорожного механизмом и фамилией революционера. Не только мне, но и другим, большим, чем я, знатокам поэзии, очень нравились стихи нашего главного редактора. Боря Зальцман, который вообще обожал Олега, не раз с жаром убеждал его отослать стихи в «Юность» или другой популярный тогда журнал, чтобы их читали миллионы, а не какие-то несколько сотен студентов с одной извилиной.
«И если ты этого не сделаешь, – пылал угрозой Боря, – я сделаю это сам. Я не хочу участвовать в твоем преступлении. Да, именно так, потому что сокрытие таланта – это преступление». Последнее слово он произносил по складам, врастяжку. Олег снисходительно улыбался, не прерывая этот поток, и мне казалось, что он будет совсем не против, если друг выполнит свою угрозу.
У нас в институте был большой актовый зал, и там часто устраивались концерты, лекции по музыке, искусству, литературе. В короткую «оттепель» мы успели услышать много интересного, повидать многих талантливых современников. Но Олега «перетряхнуло» выступление одного молодого поэта, не очень даже известного в Москве, поскольку тот был из Северной столицы и не мелькал на поэтических подмостках Политехнического института. Когда мы собрались после этого концерта в нашу редакцию, Олега долго не было. Мы одиноко маялись в опустевшей без его присутствия комнате, глушили кофе и ждали, почти уже не надеясь, что он придет. Наконец он появился, но был необыкновенно тих и задумчив. Впервые он не перебирал, как обычно, гитарные струны, готовясь что-нибудь пропеть. Он молча и долго пил кофе из своей большой кружки, потом не очень внимательно посмотрел монтаж очередного выпуска и ушел, так и не объяснив ничего. С того дня он приходил уже без гитары, а наша рубрика «Поэтический занос» лишилась автора Катковского. К весне Олег и вовсе перестал появляться в редакционной комнате, ушел на диплом, как мне объяснили.
В общем, просуществовала наша редколлегия в едином составе всего год с небольшим. Одни исчезли, получив некую бумагу с неким вызовом в некую организацию, другие, не окончив институт, уходили работать в котельные или на овощные базы, а то и дворниками. Остальные просто защитили диплом и естественным образом покинули стены «альма-матер». А Боря Зальцман со своей подругой Аллой, как мы знали, с какого-то времени что называется, сидели на чемоданах, собираясь отъехать чуть ли не на Камчатку делать газету. Мы все смотрели на них с огромным уважением и обращались с заботливой осторожностью, как будто опасаясь, что они могут не дотянуть до цели. Они все-таки уехали, но совсем не на Дальний Восток, а в Израиль.
Наше братство распалось, а мне надо было тянуть учебу дальше, продолжая искать интерес за пределами вуза.
Так и протекали мои институтские годы. Иногда все-таки приходилось ходить на семинары, поскольку там прогулы были бы сразу заметны, ну и, конечно, сдавать проекты, зачеты и экзамены, переходя с курса на курс, чтобы не огорчать тетку с сеструхой. Они все время были в напряге, опасаясь, что я брошу учебу. Но я дотянула до диплома, который, как ни странно, защитила на отлично.
Парадоксально, но сильной стороной моего диплома, то есть первой в жизни (и последней) научной работы, оказалась практическая часть. Для ее выполнения мне понадобилось за несколько месяцев, полагающихся на диплом, изготовить не один десяток бетонных кубов. Я месила бетон и лепила эти бесконечные экспериментальные модули с упорством и азартом, чем вызвала, в конце концов, любопытство и даже внимание своего научного руководителя знаменитого профессора Перова. Он тогда возглавлял кафедру, был автором многих учебников, методических пособий, главным разработчиком государственных норм и правил в строительстве. Заглянув как-то в лабораторию, где я вдохновенно, как скульптор, доводила до совершенства очередной бетонный куб, профессор предложил мне поехать в Сибирь на великую стройку коммунизма. Меня сразу заворожила идея начать самостоятельную жизнь вдали от родного дома. Нет, совсем не потому, что мой московский дом был уж так неприятен. Просто хотелось, как обычно в молодости, чего-то экстремального, как сейчас бы сказали. Профессор уверил меня, что его друг и коллега, начальник одной лаборатории где-то на Ангаре, пришлет на мое имя персональный вызов в отраслевое министерство. Дело в том, что только в этом случае оплачивалась дорога и подъемные, обеспечивалось жилье, устанавливалась зарплата. Я ждала вызова, а его все не было. Я бы ждала и дольше, да тетка «раскололась» и рассказала мне, что сестра давно сходила в министерство и убедила, что молодой специалист, которого так ждут на стройке века, глубоко беременный и не сможет выехать из Москвы. Самое смешное, что сестра сама была на восьмом месяце, когда явилась в Министерство, и чиновник, глядя на ее живот, наверное, психологически виртуально переместил ее живот на меня и тут же дал бумагу о моем свободном распределении.
В общем, самостоятельной жизни в сибирских далях не получилось, но мне нужно было все равно отработать положенные три года по специальности: такое было тогда правило. И я устроилась на работу в одно городское СМУ – строительно-монтажное управление.
Инженеры с дипломами высших учебных заведений, видимо, попадали в такие организации редко, поэтому меня сразу назначили сменным или младшим прорабом и послали на строительство подъездного пути к санаторию, километров сто пятьдесят от Москвы. Санаторий (он существует и сейчас) относился к 4-му Управлению Минздрава СССР, и его ввод в эксплуатацию со всей инфраструктурой находился в зоне повышенного внимания и контроля. Так мне сказал главный инженер СМУ перед отъездом на этот важный объект.
В то время, когда я приехала туда и устроилась четвертой в комнате рабочего общежития, полного клопов и тараканов, дорога к санаторию в основном была уже сделана. Мне оставалось довести километров пять до ворот и потом заасфальтировать площадку уже перед самым фасадом.
Нашу бригаду, которую возглавлял дядя Гриша, составляли несколько молодых крепких женщин из Мордовии и моторист Эдуард. Так он нам сразу представился и потом бдительно следил, чтобы не появлялось никаких «Эдиков» и прочих уменьшительно-ласкательных производных от его красивого и длинного имени.
С утра мы шли на трассу и ждали, когда привезут горячий асфальт. Я держала в одной руке свернутые в трубочку листочки, вырванные из объемистых талмудов, относящиеся к нормам и правилам укладки асфальта. В другой руке, лучше сказать, под мышкой, я прижимала книгу профессора Перова, учебник по строительству дорог из асфальтобетонных покрытий. Впервые я с настоящим интересом вчитывалась в написанное, не для быстрой сдачи зачета или экзамена, а для практического дела, к которому совершенно оказалась неподготовленной. К тому же про асфальт я как-то успела забыть даже то немногое, что знала, так как в институте последние полгода занималась бетоном. В модной холщовой сумке, перекинутой через плечо, у меня был, конечно, альбомчик для зарисовок, но пока я не находила подходящего момента, чтобы заняться любимым делом.