Запах медовых трав
Шрифт:
Мальчик лет десяти, в одной только набедренной повязке, коричневый от загара и верткий, как обезьянка, тут же вынырнул откуда-то и подскочил к ним.
— Ай, переведи бойца Революции через ручей! — велел ему старик.
Мальчик улыбнулся Лунгу, плутоватые глаза его сильно косили. Он схватился рукой за верхнюю веревку и, покачиваясь, пошел ловко, как в цирке. Через минуту он уже был над серединой потока и, нагнувшись, смотрел на белую пену под ногами.
— Иди сюда! Я жду! — оглянувшись, позвал он.
Лунг осторожно, шаг за шагом, шел по веревке, раскачивающейся как гамак. Он был уже почти на середине. Ай снова оглянулся улыбаясь и двинулся вперед, проворный, как белка.
Старик не рассчитал, что за плечами Лунга тяжелая, весом не меньше сорока килограммов, корзина. Веревка не могла выдержать
Ни секунды не раздумывая, старик прыгнул с высокого берега прямо в поток. Три взмаха руки — и ему удалось схватить Лунга. Теперь они вместе то всплывали на поверхность, то снова погружались и опять показывались из воды. Поток бешено крутил их — так ветер сердито рвет и треплет листву банана. Лунг уже потерял сознание, но старику, который плавал как рыба, удалось избежать каменной крокодильей пасти…
Очнулся Лунг на другом берегу, рядом стояла его вымокшая корзина. Все тело болело и было в крови, от одежды остались одни клочья. Мальчика нигде не было видно. Старик сидел сгорбившись. Рядом горел костер, потрескивали сухие сучья.
— Где мальчик?
Старик не шевелился и не сводил глаз с ручья, лицо его было сумрачно.
— Почему ты не спас мальчика?!
Старик молчал, сдерживая рыдания. Прошла томительная минута, прежде чем он медленно сказал:
— Сначала спасал Революцию…
Много раз потом, переходя через Кровавый ручей, связисты видели переброшенную через него веревку. Иногда они находили там корзину с маниоком или сверток с клейким рисом, укрепленные на ветках. Горцы Чыонгшона тайно следили за связистами и старались помочь Сопротивлению. Старик больше не появлялся. Часто Лунг собирался поискать его, но где его найдешь? Старик был жителем одного из сел у пересечения трех рукавов Авынга, одним из тех, кто когда-то поклялся бить врага, бить до последнего, и вражьей кровью досыта напоить волны Авынга, возвратить реке свой вековой долг.
Каждый раз, проходя мимо, связисты оставляли на берегу несколько камней. Груда камней быстро росла, ее назвали потом могилой мальчика Ая, она стала памятью кровной связи бойцов Сопротивления с людьми гор Чыонгшона.
Шел тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год. Опять наступила пора цветов железного дерева. Дорога к линии огня теперь была широкой. Она как бы стянула все тропки вокруг и шла на тысячи километров, по ней ночью и днем безостановочно двигались машины. Отряды Армии Освобождения нанесли мощные удары по «воздушной кавалерии» [78] и по подразделениям «больших братьев». Враги терпели поражение за поражением, дорога в тысячу замов [79] внушала им ужас. «Б-52», «Б-57» обрушивали огонь и сталь на горы, леса и реки, без устали кружились вертолеты-разведчики, вертолеты, распыляющие яды. Зажигательные бомбы, мины в форме листьев, цветов и плодов, датчики всех видов.
78
«Воздушная кавалерия» — десантные подразделения, оснащенные вертолетами и бронетранспортерами.
79
Зам — вьетнамская миля, мера длины, равная 432 м; дорогой в тысячу замов назвали знаменитую Тропу Хо Ши Мина.
Старые пункты связи были уже заменены казармами, складами, арсеналами, амбулаториями, была создана целая служба тыла, современная и боеспособная. Трое связистов, которые раньше с заплечными корзинами ходили по горам, теперь стали руководящими работниками и оказались в разных местах.
Лунг руководил работой большого участка. Время от времени он возвращался к месту слияния трех рукавов Авынга, чтобы проверить работу носильщиков, разгружавших машины и переносивших грузы в корзинах через лес к фронту X, при этом носильщики избегали больших дорог, забитых минами, которые «воздушные кавалеристы» расставляли в спешке во время своих парашютных вылазок.
Осыпались цветы железного дерева. Ночной лес вздыхал. В листве мелькали светлячки. Ночь ушла, наступало утро, холодное из-за дождя, из-за сильного ветра и из-за того, что здесь, на высоте тысячи метров, воздух был разреженный.
Многое пришло на память Лунгу, когда он с вещмешком за плечами, опираясь на посох, пробирался по глинистым склонам. Дорогу, по которой он шел, то и дело пересекали тропинки, оплетавшие все вокруг сплошной паутиной, испещренные фосфоресцирующими указателями. Вдоль дороги тянулся ряд приземистых хижин из бамбука, прячущихся под густыми деревьями, откуда-то доносились звуки дана талы [80] . Бесхитростная мелодия, подражавшая голосу ручья и пению лесных птиц, напомнила о днях, прошедших на Чыонгшоне, о жизни в лесу, о жестоких приступах лихорадки, о пантерах, диких слонах, о том, как проливали здесь кровь… о гибели мальчика Ая.
80
Дан талы — щипковый музыкальный инструмент горной народности ванкиеу.
Это было самым тяжелым воспоминанием — мальчик, ловко перебирающий ногами по веревке и внезапно, словно лист, упавший вниз, чтоб навсегда исчезнуть в разъяренных пенных струях.
Было еще совсем темно, когда Лунг достиг цели своего похода. Камни под ногами были холодны, глухо гудел водопад, падавший с высокой вершины. В глубокой горной пещере, разверстую пасть которой окаймляли шероховатые наросты сталактитов, был оборудован большой склад. Сейчас там собралось около двухсот человек, они группами расположились возле наваленных друг на друга корзин и ждали, когда начнут раздавать грузы. Хотя в полумраке лица едва различались, Лунгу бросилось в глаза, как исхудали люди. Вот уже месяцев восемь или девять они жили впроголодь. Ядохимикаты уничтожили посевы батата и маиса, банановые деревья. Некогда богатый край превратился теперь в пустыню, где торчали лишь скелеты кустарников, худосочные деревца маниока да кустики батата со съежившимися, будто обгоревшими побегами. Люди ели вареные лесные плоды и клубни, не хватало соли. Воинский склад в пещере был заполнен рисом, солью, соевой мукой, рыбным экстрактом и мясными консервами. Однако никто не осмелился бы прикоснуться к этим запасам. Старики сказали внукам: пусть мы умрем от голода, но каждое зернышко риса должно пойти бойцам, которые сражаются против нашего врага.
Мужчины, юноши — все ушли в Армию Освобождения.
Носильщиками были старики и женщины. Терпели все — и голод, и холод. И не было носильщиков более спорых и выносливых, чем жители Чыонгшона.
У входа в пещеру тусклый свет керосиновой лампы смешивался со слабым, едва брезжущим светом дня. Фонарик, обернутый полиэтиленом, бросал слабые блики на землю, на аккуратно сложенные тюки. В неясный гул голосов то и дело вплетались чьи-то робкие смешки. Здесь было много девушек-горянок с распущенными волосами, в коротких юбках, с ножами у пояса и большими трубками в зубах. Наклонятся, подставят под веревку плечо и, легко поднявшись, тут же устремляются вперед; худые, но крепкие ноги все быстрей и быстрей мелькают по склону, светится красный огонек трубки. Поет, подражая ручью и птицам, небольшой, чуть больше ладони, дан талы, падает с веток вместе с лепестками цветов железного дерева роса, и слышно, как мокрые листья задевают проходящих мимо людей.
Одна за другой шли по склонам бригады носильщиков. Светлячками мерцали фосфоресцирующие стрелки, ночь уже собиралась переходить в день, а люди все шли — через перевал Прошу огонька, через перевал Флейта — сколько их было, перевалов, найденных недавно, с названиями, зачастую неожиданными и забавными, но всегда полными смысла.
Склад продолжал отпускать грузы. Внезапно Лунг вздрогнул, ему показался знакомым отрывистый голос, раздавшийся рядом.
— Ты что, не разрешаешь мне помогать Революции?!