Запах полыни. Повести, рассказы
Шрифт:
Тогда я выбрал современную песню «Маржан-кыз», а Камар-женге стала подтягивать вполголоса. Постепенно мы разошлись вовсю и забыли, что на дворе стоит зима, что нас окутал липкий отвратительный туман. Песня перенесла нас в зеленые луга, в звездные теплые ночи.
Наши голоса прорвались через плотную гнетущую тишину, и вскоре песню подхватили на соседней зимовке, потом на второй, на третьей.
Спев вместе с Камар-женге еще несколько песен, я вернулся в юрту и поспел, кажется, вовремя. Тилепберген как раз подошел к самой существенной части
— И вот я приехал к вам за помощью. Камар уважает вас, так говорят все люди, — закончил Тилепберген и обвел нас глазами.
Молчание длилось недолго. Салиха-апа точно спохватилась, заговорила возбужденно:
— О Тилепберген, о чем ты говоришь?! Если мы отвернемся от тебя в такую минуту, значит, мы никудышные родственники, и ты нам можешь плюнуть в глаза! Ну, конечно же, мы сделаем все. Я подобрала ее в степи заморышем и вывела в люди. Неужели она не послушает меня теперь, когда я столько…
— Что ты мелешь? — оборвал ее Максут.
— А разве это не правда? Я вывела ее в люди! — закричала Салиха-апа. — И потом… и потом, что тут такого? В прежние времена даже дряхлый старец имел молодую жену. Сам еле стоит на ногах, вот такой дряхлый, — и Салиха-апа дунула на воображаемого старца, — а женится на молоденькой девушке! И ты думаешь, наша Камар молода? Ты погляди на ее лицо — у меня морщин меньше, чем у этой женщины. И Тилепберген может найти жену помоложе. Ты только посмотри, какой он еще молодец!
Ее братец кивнул одобрительно, но старый Максут среагировал по-своему.
— Если ты сейчас же не замолчишь… — начал Максут угрожающе и поднял лежавшую у стены плетку с таволжьей рукоятью.
Уж кто-кто, а Салиха-апа хорошо знала крутой характер своего мужа. Она притихла и только с опаской поглядывала на плеть.
— Если ты сделала добро человеку, нельзя этим пользоваться, — сказал Максут, утихомириваясь; затем он повернулся к гостю: — А ты не обижайся на нас, Тилепберген. Мы и вправду растили Камар, и теперь она нам роднее родных. Она делила с нами и горе, и радости. Ты сам знаешь, что это такое.
Тилепберген подумал и кивнул в знак согласия.
— Камар — самостоятельный человек. И пусть она сама решает, что делать. Не впутывай нас, Тилепберген, в свои интересы. И скажи Камар сам, что ты от нее хочешь.
— Да, да. Я скажу ей сам, — заявил Тилепберген, стараясь не уронить свое достоинство.
Постель была готова. Несмотря на первую неудачу, гость, захрапел сразу же, едва голова коснулась подушки. Его могучий храп долго мешал мне заснуть, и я почти всю ночь ворочался с боку на бок.
К утру испортилась погода. Откуда-то приползли тяжелые зловещие тучи и затянули небо от горизонта до горизонта. Предостережение было более чем выразительное, и мы, не решившись гнать отару на выпасы, стали разбрасывать возле загона сено для овец.
Тилепберген сообщил, что спешить ему некуда и что, пожалуй, он погостит у нас еще денька два. Теперь он трудился вместе с нами, стараясь показать Камар-женге, на что способен. Он взял себе самые тяжелые вилы и орудовал ими за троих. Его движения были легкими и точными, словно этому коренастому плотному человеку еще далеко до шестидесяти лет. Постепенно Тилепберген забыл, зачем приехал на Жылыбулак, и перестал рисоваться перед Камар-женге, настолько он увлекся работой.
Я залюбовался, глядя на Тилепбергена, а потом перехватил и восхищенный взгляд Камар-женге.
— Ну и силища! Вот уж никогда бы не подумала, что это старик, — шепнула она и покачала головой удивленно.
После обеда с центральной усадьбы притащился трактор с кормами на санях. Я пошел ему навстречу. Но тракторист Аспет остановил машину, спрыгнул на землю и побежал к Камар-женге, даже не ответив на мое приветствие. Вид у него был невероятно возбужденный.
«Что бы это значило?»- спросил я себя и, повернувшись, направился вдогонку за Аспетом. А тот бежал, размахивая длинными руками, и кричал:
— Камар-женге! А Камар-женге!
Камар-женге, стоявшая среди овец, подняла голову и недоуменно следила за приближающимся трактористом.
— Известие, женеше! Какое известие! — заговорил Аспет еще издали.
Мы окружили тракториста и Камар-женге и ждали, что будет.
— Что дашь за известие, Камар-женге? — спросил Аспет, остановившись перед женщиной, и рот его расползся до ушей.
А Камар-женге растерянно молчала.
— Так что ты дашь за известие? Или не хочешь услышать известие? — не унимался тракторист.
— Что хочешь возьми, что душа пожелает… если… если твое известие хорошее, — пробормотала Камар-женге, бледнея от догадки.
— Ладно, ничего мне не нужно от тебя. Только больше никогда не зови меня грязнулей, — расщедрился Аспет.
— Требуешь самого невозможного. Ну, так и быть, — засмеялась Камар-женге через силу.
— Ну что ты ее мучаешь? — проворчал Максут. — Если привез известие, выкладывай сразу.
— А я что? Я и выкладываю сразу, — обиделся Аспет. — В общем, в соседнем районе вернулся один человек. Понимаешь, пропал в начале войны. Ушел и пропал, как и не было. А вот вчера, говорят, домой приехал. Понимаешь, оказался в плену, раненный. Еще, говорят, он долго был за границей, все не мог домой попасть. Говорят, он сказал, будто там еще есть наши. Может, и твой, понимаешь? Ходит там, бедняга, а выбраться, ну, нет никакой возможности.
— Где он? В каком колхозе? — быстро спросила Камар-женге.
— Кто? — не понял Аспет.
— Да этот, который вернулся.
— Он-то? Точно не знаю. Утром я узнал такую новость от матери и вот помчался к тебе за суюнши. Дай-ка, думаю, расскажу ей первым.
— Спасибо тебе, Аспет. Поедешь назад, возьми меня с собой. Я только переоденусь, — сказала Камар-женге и бросилась в юрту, распугивая по дороге овец своей стремительностью.
— Камар! Камар, доченька, ради аллаха, не торопись! — окликнула ее Салиха-апа, нервно сжимая черенок лопаты.