Запах (сборник)
Шрифт:
В конце концов он нашел подходящее место. Но щель была узка, из нее веяло сыростью, и он колебался.
Заскрипели петли, и белесый свет пролился на земляной пол подвала. Ошалев от ужаса, мальчик мышью юркнул в мокрую скважину и прибился к стене.
В пятне на полу шевелилась усатым насекомым тень. Отец пророкотал несколько страшных слов; маленький беглец сидел не шевелясь. Сердце его стучало в такт подрагивающим хвостам червей.
Наконец хлопнула крышка, через минуту – дверь, и все закончилось. Отец ушел и унес с собой ярость.
Оцепенение спало,
Но для одинокого создания, что трепыхалось в своем нечаянном укрытии, не существовало ничего, кроме тьмы.
«Мама!» – закричало оно, и стена лопнула, плюнула камнями и крошкой. Крупный осколок врезался во влажный лоб, испарина смешалась с кровью. Мальчик потерял сознание, и чернота свернулась вокруг него глухим колодцем…
Прошло немного времени. Он вдруг заворочался, стряхивая с себя обломки… и широко распахнул глаза. Болела ушибленная голова, но теперь как бы и не было ее; он целиком, с радостью, отдался новому ощущению, которое хлынуло в него с первым вдохом; казалось, ради него мальчик и пришел в это скользкое подземелье.
Запах! Чудный запах! В нем сплетались самые тонкие нити – спокойной старостью дышали высушенные травы, апрельский ветер пьянил, сам пьяный; мятно журчали в нем лесные ручейки, пряная земля открывала свои поры… Аромат этот щекотал ноздри – но места ему не хватало, и он заполнял легкие, а оттуда расходился по всем тропинкам тела; он баюкал, ласкал, мурлыкал.
Глаза мальчика сияли. Вот оно, совсем рядом, – то, чего он искал, запах, который может принадлежать только одному существу на свете.
Матери. Его настоящей матери.
Он обернулся.
За проломом открылся лаз. В конце его было отверстие, из которого шел мягкий, какой-то льняной, свет. Не замечая новых царапин, очарованный ребенок пополз по нему – мучительно медленно, будто чьи-то сильные руки держали его, не хотели отпускать. Но – шшш! – зашуршал под ногами песок, и он оказался в небольшой пещерке.
В стенах сверкали тысячи голубых кристалликов. Откуда-то сверху падали на них лучи, играя и мечась от одного к другому; даже песчаные прожилки между ними и те светились. Но в центре, в ослепительном ореоле, сидела она – что ему было до каких-то стекляшек?
Он превратился в живое, трепещущее зеркало и стоял теперь, отражая ее русые волосы, ясный лоб, снежную улыбку.
Но ее ладони раскрылись, и он подался вперед, к светлой королеве, благоухающей такой нужной ему любовью. Каждый шаг взметал мириады песчинок; каждый шаг длился год. Он забыл о черном подвале за спиной, об отце, о себе…
Сделан последний шаг, и вот она уже вливает в него тонкими пальцами запоздалую ласку…
Мальчик лишь смутно представлял себе, кто она.
И не ушел. Он просидел с ней целую вечность, и она пела ему колыбельные теплым, чуть суховатым голосом. В земле ширились провалы, и вот уже, задыхаясь от бессильной злобы, поползли в них муравьиными вереницами гнилые камни, за ними ломаным строем прошли серые доски, потом засосало стены, и последним багряным отсветом полыхнуло отцовское лицо.
А они все сидели и сидели. Он уснул у нее на коленях, и видел он сны, а потом…
…косматая лапа схватила его за волосы и потащила обратно в подвал, мимо бочек, навстречу хмурому осеннему дню. А белая королева съеживалась, удалялась, пока не остался от нее малюсенький солнечный зайчик, застрявший в его зрачках. И когда отец бил его, зайчик пробирался по извилистым тоннелям памяти, чтобы уснуть в тревожной глубине – и родиться когда-нибудь вздохом.
2. Друг
Таинственным летним утром Кнопка распахнул окно.
Это было цветное утро. Лазоревое небо, белопенные облака, изумрудная зелень – словом, все дышало ярким великолепием. Как поверить, что все это настоящее? Такое бывает только на картинках… Кнопке даже представился художник: вот он, большущий, таинственный, стоит один в предутренний час и гигантской кистью раскрашивает землю и небеса. Капля золотистой краски упала Кнопке на нос.
Ему не разрешали уходить без спросу, но сидеть в душном доме, дожидаясь, пока проснутся родители, не хотелось, как и всякому другому человеку в одиннадцать лет. Он тихонько оделся и прокрался на крыльцо.
Дом стоял посреди старого сада. Яблони и вишни уже отцвели. Кнопке они нравились и такими – задумчивыми, притихшими. По утрам здесь всегда царила прохлада. Ветерок овевал стволы и стебли, сквозь зеленую завесу там и сям пробивались медовые, теплые лучи. За забором ходили люди, гавкали собаки, но в саду все звуки становились приглушенными. Было до того красиво, что он и не знал даже, чего хочется больше: остаться на месте, чтобы, открыв рот, глазеть на тенистый мир, или лететь как легкий стриж по деревенским улицам, оставляя за собой удивленных стариков. Кнопка чувствовал, как в груди растет что-то буйное, горячее, сродни самому солнцу.
Шелестела листва, сонно гудели мухи. Уже делалось жарко, а он все сидел и ждал чего-то. Вдруг он рассмеялся.
Над забором поднималось маленькое солнце. На то, что плыло по небосводу, невозможно было смотреть, не зажмурившись. А это, нижнее, светилось мягче, горящим ободком волос, и были у него задорные глаза, вздернутый нос и рот, который раскрылся, чтобы крикнуть:
– Привет, кулема!
Это был Рыжий, его лучший друг. Его-то Кнопка и ждал! Прошло мгновение – и он уже стоял по другую сторону забора, вместе с Рыжим, который сразу затараторил: