Запах серы
Шрифт:
В реве моторов и свисте ветра, врывавшегося через открытые иллюминаторы, было невозможно объяснить все это моему спутнику, так что, к сожалению, приходилось таить растущее возбуждение в себе… Происхождение гюйо становилось очевидным во всей своей простоте: они возникли из наслоений пепла и лапиллей, выброшенных подводным взрывом, происшедшим на такой глубине, что обломки не смогли достичь поверхности. Извержение подбрасывало их вертикально вверх, и они падали, скапливаясь вокруг жерла, а когда извержение прекращалось, закрывали зияющее отверстие грязевыми лавинами и оползнями. Очевидность и простота объяснения переполняли меня. Лишь бы удалось, твердил я, проверить это на самом «камне преткновения»…
В полдень мы сели для заправки в Асэбе. Жар раскаленного добела солнца исходил от покосившихся ангаров, огнедышащий ветер шевелил ржавые листы жестяной кровли; влажный воздух, казалось, можно было резать на куски; одежда мгновенно прилипла к телу. Солончаковые болота, трое исхудавших людей с просмоленной кожей, в белых тюрбанах, несколько понурых пальм, а дальше — свинцового цвета с оловянным отливом Красное море.
Мы поднялись на несколько сот метров, с облегчением глотнули свежего воздуха и взяли курс на северо-запад, к Дубби. Этот вулкан извергался в последний раз в 1860 году, и я уже лет двадцать лелеял мечту «пощупать» его. Слева убегала вдаль серо-черная пустыня, усеянная охряными полосами; справа тянулся берег, окаймленный изумрудно-бирюзовыми и сапфировыми коралловыми рифами. Дубби оказался на месте, в нескольких километрах от побережья; его неправильный конус величественно возносился на километр. В вершине открывались два небольших кратера, вокруг которых, свиваясь кольцами дракона, лежали застывшие потоки лавы. Странно, но этот вулкан, столько времени казавшийся недоступным, сейчас разочаровывал, как всегда разочаровывают меня потухшие вулканы. Занимайся я вулканическими породами, а не механизмами извержений, все было бы, конечно, наоборот.
Держа курс на северо-запад, мы в несколько минут перевалили через Данакильские Альпы — горный хребет, не превышающий тысячи метров, но тем не менее выглядевший весьма впечатляюще. Этот хребет упирается одним концом в море, а другим — в лежащую ниже уровня моря котловину. Данакильская котловина… Она представлялась мне ужасающей. Не знаю, чему больше был я обязан этим чувством — подспудному страху от прочитанного ранее или враждебности белого ландшафта, сливавшегося, на горизонте с белым же небом? Соляная долина наводила на парадоксальную мысль о полярной льдине в удушающей жаре тропического сезона дождей.
Мы решили приземлиться посреди этой пустыни в Далоле, на разработках калийной соли.
Летчик круто повел машину вниз. Я с интересом смотрел на альтиметр: еще бы, впервые в жизни приходилось лететь на самолете ниже уровня моря! Стрелка прибора продолжала ползти вниз, и столь же неумолимо полз вверх ртутный столбик термометра, укрепленного снаружи у иллюминатора. Когда мы пересекли нулевой уровень высоты, температура за бортом была +52 °C. На высоте «минус 100 метров» столбик пересек отметку 57° (а ведь термометр, как и положено, находился в тени!).
Сейчас мы летели всего в нескольких метрах от соляной поверхности. Было видно, что она не такая ровная, какой казалась сверху: местами ее покрывали километровые «лужи». «Вода стекает сверху в сезон дождей!» — прокричал мне летчик. Голос его порядком охрип за шесть часов беседы под рокот моторов.
Мне вспомнились пенистые уэдды — заполненные водой сухие русла, которые встретились нам утром, когда мы пересекали сбросовый уступ, отделяющий Афар от Абиссинского нагорья. В соседних местах миллиарды кубометров дождевой воды уходят в песок или просачиваются по бесчисленным трещинам во впадины. Но здесь была сплошная плита непроницаемой каменной соли, и дождевые воды скапливаются на ней все летние месяцы. Только солнце способно откачать образовавшийся соляной раствор.
Итак, столбик пересек отметку 57° и пополз к 57,5 °C. За четырнадцать лет до этого, когда мы совершали 100-километровый поход через пустыню к вулкану Телеки у южной оконечности озера Рудольф, была жара, которую ни одному из нас — ни Жаку Ришару, ни Луи Тормозу, ни мне — не доводилось переживать: 54°, И тогда нам казалось, что это предел, больше человек выдержать не может. Надо сказать, что мы были особенно подавлены, поскольку не нашли колодца, на который очень рассчитывали. И третий день пути прошел под знаком нестерпимой жажды, усугублявшейся тем, что озеро переливалось на солнце мириадами бликов в 40, потом в 30, потом в 20 и наконец в 10 километрах. В Афаре же оказалось на добрых 3° жарче! Вжавшись в сиденья, мы жадно ловили ртами воздух, словно рыбы, выброшенные на берег. Что ждет нас на земле, где нет живительного ветра, на адском солнцепеке? Летчик вопросительно взглянул на меня… Я отрицательно помотал головой: садиться в таких условиях бесполезно, даже опасно.
На высоте 500 метров воздух показался нам восхитительно прохладным: термометр показывал всего 41°! Двадцать минут спустя, заложив вираж и оставив соляную пустыню за спиной на севере, мы уже любовались сверху дивным коническим вулканом с розовыми склонами, инкрустированными возле вершины желто-белыми соляными вкраплениями. На летной карте значилось его название — Алу. Позже, когда мы провели в этом краю несколько недель, мой товарищ Шедевиль, крупный знаток афарского языка, дотошно расспросив кочевников, выяснил, что Алу находится чуть дальше, а этот вулкан называется Даллаффила. В переводе — «отсеченная голова»… Действительно, в силуэте вулканического конуса угадывалось нечто безглавое, но нигде, кроме Афара, я не встречал больше подобного наименования!
Люди нигде не жалуют незваных гостей. Это относится равным образом и к вам, и ко мне, к шотландцам, русским, испанцам или кочевникам-афарам… Последние особенно чувствительны к нарушению вековых обычаев и церемоний. Кстати, знай туристы местные диалекты, они бы не возрадовались, услышав, что говорят за их спиной жители Таормины, Афин или Балеарских островов! Но афары применяют к бесцеремонным гостям утонченную месть: дают заведомо ложные географические сведения. Шедевиль сумел завоевать доверие кочевников за треть века, что он провел во Французском Сомали. Не жалея ни времени, ни усилий, он уточнял по многу раз все наименования. Благодаря ему геологическая карта Афара, которую по истечении семи лет нам удалось составить, стала первым достоверным топонимическим документом этого региона…
Летя курсом на юг, мы вскоре оказались над цепью невысоких вулканов и заметили курящийся дымок. Стало видно, что он поднимается из скошенного кратера — то был Эрта-Але. Султан вился над северной его частью, где зиял глубокий колодец шириной в несколько сот метров. Сквозь клубы пара, заслонявшего видимость, удалось разглядеть лишь далекое черное «дно».
Немного позже состоялось знакомство с третьим вулканом в нашей программе — Афдерой. Он находился в 20 минутах лета, и все это время под нами плыли сплошные лавовые поля и кратеры, некоторые поразительно четкой формы. Для тех, у кого слово «поле» вызывает ассоциации с хлебным или лавандовым полем, стоит уточнить, что «лавовые поля» являют отнюдь не буколическую картину. Это хаотические нагромождения, хуже которых природа ничего не придумала. Особенно враждебны они человеку посреди пустыни под палящим солнцем.
Афдера также разочаровала меня… Не своим видом — это был красивый конус классической формы, поднимавшийся на километр, — а тем очевидным фактом, что оценки предыдущих исследователей оказались правильными: извержений здесь не было уже много веков, если не тысячелетий. Приписываемое же ему извержение случилось неподалеку, и раскаленные лавы доползли до подножия Афдеры. Путешественник, описавший его, наблюдал за явлением с Данакильских Альп, и в темноте ему было видно лишь далекое зарево. Я хотел было попросить пилота сделать еще несколько кругов к западу от вулкана, но усталость уже начала сказываться; к тому же опасность непогоды над плоскогорьем заставила торопиться с возвращением в Аддис-Абебу.