Запах «Шипра». Сочинский вариант
Шрифт:
Я решила не предупреждать Башкова о своем приходе, хотя обещала ему предварительно позвонить. Женщина, роль которой я играла, могла не выполнять свои обещания.
К подъезду его дома я подошла в начале девятого.
Уже темнело: кое-где по фасаду светились окна. На лестничной площадке первого этажа горела лампочка.
Я открыла тяжелую, громыхающую — как в камерах предварительного заключения — дверь лифта, и он поднял меня на пятый этаж.
Башков действительно ждал меня.
В светлых, безукоризненно выглаженных брюках, в кремовой шелковой рубашке, чисто выбритый и свежеподстриженный, он выглядел молодо и энергично.
В передней пахло «Шипром»…
Знакомый запах помог мне сразу войти в роль.
Башков снял с меня плащ. Он не торопил события, боясь навязчивостью отпугнуть свою гостью.
В комнате на журнальном столике стояла керамическая чаша с грушами и большими гибридными апельсинами. В хрустальном бокальчике развесили пушистые венчики белые хризантемы, на серванте, в кувшине, — махровые гладиолусы. Конечно, за цветами ему пришлось съездить на Центральный рынок.
Принимали меня изысканно.
— Прекрасные хризантемы!
— Специально для вас, Евгения Сергеевна!
— Спасибо!
— Что вы! Это я должен вас благодарить, что вы решились посетить мое одинокое жилище. Вот журналы, думаю, вы успеете посмотреть их дома. А пока мы должны выпить. Совсем немножко, за знакомство. По хорошему русскому обычаю.
Он усадил меня за столик. Достал из серванта бутылку «Ркацители» и коньяк. Этикетка на бутылке с коньяком показалась мне знакомой. Конечно, это был «Арарат», вероятно, из запасов Колесова. Интересно, сказал ли он Колесову, для кого берет коньяк? Вряд ли…
— Если не возражаете, мы начнем с коньяка.
Я не возражала. Он налил мне и себе поровну, две рюмки из светло-желтого чешского стекла. Красивые рюмки, он понимал толк в красивых вещах.
Я выпила свой коньяк, правда не «махом», рисоваться перед ним не было надобности.
В это время зазвонил телефон. Башков махнул рукой.
— Пусть его! Меня нет дома. Поверьте, Евгения Сергеевна, весь день я ждал вашего звонка. Сидел у телефона и ждал. А если был на кухне и телефон начинал звонить, я бежал к нему со всех ног… Мы выпили с вами за начало знакомства. Давайте выпьем за его продолжение.
Он налил опять.
— Вы не представляете себе, Евгения Сергеевна, как я рад видеть вас у себя.
— Не представляю, — согласилась я.
— Конечно, вам, молодой красивой женщине, разве можно понять тоску одинокого пожилого мужчины, скромно доживающего свой век. Вы для меня как райская птица…
Мое участие в разговоре было невелико, я только поддакивала, где было нужно. Сольную партию успешно вел сам хозяин. Он смотрел на меня с выражением ласковой нежности. И странно, чем больше ласки слышала я в его голосе, тем холоднее и жутче становилось у меня на душе, тем крепче становилось убеждение, что он — убийца Вали Бессоновой.
Я не берусь объяснить, почему это происходило. Но в конце концов ощущение это стало таким тягостным и явным, что мне стало не по себе. Я побоялась, что он догадается об этом по выражению моего лица, встала и подошла к радиоле. Она стояла возле окна, раньше ее не было.
На подоконнике лежали пластинки.
Он поднялся следом за мной.
— Вот хозяин, называется. Заговорился, забыл о музыке. Потанцуем, Евгения Сергеевна. Только знаете, я к старинке тяготею, современных шейков и прочего не люблю.
Он поставил медленный фокстрот.
3
Танцевал он неплохо, я все время чувствовала его инициативу, не назойливую, но уверенную. Его ладонь лежала на моей спине. И вдруг мне представилось, как его рука поднимается все выше и выше, касается плеч, шеи… ощущение стало таким жутким, что я невольно сбилась с такта.
— Извините меня!
Пластинка закончилась, он подвел меня к креслу.
— Вы великолепно танцуете. На самом деле, вы самая послушная женщина, с которой я когда-либо танцевал.
— Вам показалось.
— Пусть показалось. Все равно, я в восторге от вас, Евгения Сергеевна. Выпьемте еще!
Я подняла рюмку, но пить не стала, пьяной мне нужно было только казаться.
— Хотите, я вам спою? — спросил Башков.
— Конечно.
Я не заметила гитары, она стояла в углу за тахтой. Башков взял несколько аккордов.
— Смеяться не будете?
— Зачем же. Уверена, что у вас хорошо получится.
— Вам, поди, сынок про меня наболтал?
— Сынок про вас мне совсем ничего не говорил.
— Ну, конечно…
Он подстроился под гитару и запел; «Гори, гори, моя звезда». Пел он негромко и, пожалуй, верно. Смотрел на меня и припускал в голос задушевности…
— Совсем неплохо, — похвалила я.
— Правда?
— Почти профессионально.
Он приглашающе поднял рюмку.
— Спаиваете вы меня. И так уже пьяная.
— Ну, что вы. Хотите кофе?
— Пожалуй.
Он вышел.
Я тут же подошла к серванту, отодвинула дверку и открыла крышку знакомой коробочки с огненно-красными конями. Шевельнула в ней пальцем.
Латунный ключик лежал на месте. Вот так!…
Тогда я вышла к вешалке, где висел мой плащ. Из кухни вешалка не просматривалась. Прислушиваясь к бряканью посуды, я осмотрела всю одежду. Кроме моего плаща, здесь висел болоньевый плащ хозяина, осеннее пальто и простой плащ из синей диагонали. Болоньевый плащ исключался, я бы узнала его на ощупь. Пальто— тоже, в тот вечер шел дождь. Оставался плащ из синей диагонали. Я закрыла глаза, прислонилась к нему щекой, потрогала ладонью… да, ощущение было похоже. Без всяких угрызений совести я сунула руку в один карман плаща, затем в другой. Вряд ли он воспользовался платком, вернее всего, надел перчатки…