Запах «Шипра»
Шрифт:
— А Колесов?
— Он так и прошел, никого не заметив.
— Вы узнаете того мужчину, если встретите?
— В лицо не узнаю. Голос его, пожалуй, запомнила, он сказал мне: «Осторожнее!» И запах одеколона. Но «Шипр» такой общеупотребительный одеколон.
— Может быть, ваш мужчина спешил на свидание к Бессоновой?
— Вряд ли. Она любила своего летчика, и она его ждала.
Следователь Заплатова посмотрела на лежащий перед ней чистый лист бумаги.
— Заинтересовали вы меня этим мужчиной. Куда он направился после
Она посмотрела на меня задумчиво, но я больше ничем не могла ей помочь. Мыслей у меня появилось множество, однако надо было в них вначале разобраться самой.
— Вы пока допишите свои показания, — сказала Заплатова.
— Я уже это сделала.
— Когда же вы успели?
— Пока вы беседовали с Прохоровой. Я вспомнила про свою встречу, как только она упомянула про запах одеколона.
Пока Заплатова перечитывала мои записи, я размышляла о том, говорить ей о своих подозрениях сейчас или посоветоваться вначале с полковником Приходько.
А тут он сам весьма кстати появился в дверях и избавил меня от необходимости решать все вопросы самостоятельно.
Ничего не было удивительного в его приходе. Как я узнала потом, он услыхал о происшествии от дежурного по Управлению. Знакомая фамилия пострадавшей заставила его заинтересоваться подробностями, он прибыл за ними сюда, в отделение.
Он вошел не постучав. Следователь Заплатова поднялась, как положено. Мне полковник Приходько только кивнул коротко, как незнакомой женщине, и я поняла, что он и здесь не собирается раскрывать мое инкогнито.
— Вы скоро освободитесь? — спросил он у следователя.
— Уже заканчиваю.
По ее просьбе я подписала отдельно каждый листок своих показаний, как будто никогда раньше не слыхала о таком правиле, и полковник Приходько глянул на меня одобрительно.
Я ушла, оставив их вдвоем.
Холодный ветер гнал по проспекту листья тополей, подталкивал меня в спину. Встречные прохожие придерживали полы плащей и пальто. Я брела вслед за шуршащими листьями. Невесело было у меня на душе.
15
Сказать, что смерть Вали Бессоновой была для меня тяжелым ударом, — означало мало что сказать.
Я начала подозревать, что здесь не несчастный случай, а преступление.
Раскаяние Вали Бессоновой, ее ненависть к Аллаховой и всем прочим участникам — опытным расхитителям, которые втянули наивную девчонку в свои грязные дела, конечно, видела не только я, но и те, кому признания Бессоновой грозили тюремной решеткой.
Спасая себя от возможных разоблачений, ее решили убрать.
Это было, понятно, только предположение. Но многое, что я услыхала в следовательском кабинете Заплатовой, заставляло меня сейчас так думать. Однако если мои подозрения верны, тогда я виновата в том, что сама не сообразила это вовремя.
Я думала, что если бы на моем месте оказался оперативник с более тонкой интуицией, с большим профессиональным опытом, он смог бы заранее сопоставить факты, сделать соответствующие выводы и помешал бы преступлению совершиться.
А что сделала я?
Человек, с которым я столкнулась на лестнице, конечно, поднимался наверх, к квартире, где спала беззащитная Валя Бессонова. Я столкнулась с ним нос к носу и позволила пройти. Конечно, трудно было все предвидеть, все предугадать, но я считала, что обязана была это сделать.
И вот Валя Бессонова мертва. Возможно — убита…
Ощущение вины заставляло меня много раз возвращаться в мыслях к прошедшей ночи, и я попыталась представить себе, как все могло произойти.
Если человек на лестнице был участником шайки Аллаховой, то он мог иметь ключ от дверей Бессоновой, — подделать его или выкрасть не составляло труда. Возможно, Аллахова позвонила ему после вечеринки, он знал, что Бессонова, мертвецки пьяная, спит в своей постели и ничем не может ни защитить себя, ни помешать открыть газовый кран…
Я высказала все свои соображения полковнику на следующий же день.
Как всегда, Борис Борисович принес нам чаю, а сам сидел на диванчике тихий и незаметный. Никогда не встречала человека, который мог что-то делать и вести себя так тихо и незаметно, как Борис Борисович.
Мне было не до чая, но полковник Приходько выпил стакан, пока я вела свой детективный монолог. Потом достал сигарету, размял ее в пальцах. Борис Борисович зажег спичку.
— Ну, как? — спросил его полковник.
— Хорошо рассказала.
— Очень увлекательно. И складно, прямо как Жорж Сименон.
Тут я спохватилась, что речь моя, вероятно, была излишне эмоциональна, что я веду себя не как оперативник — работник милиции, а как девочка-школьница.
Кажется, я покраснела даже.
Полковник Приходько встал, жестом показал, чтобы я сидела, а сам прошелся по комнате, поглядел на меня сбоку.
— Вы за Сименона на меня не обижайтесь, Евгения Сергеевна. Сказал это совсем не в насмешку. Свои соображения вы изложили весьма связно и последовательно. И взволнованности вашей нечего вам стесняться. Она идет от увлеченности делом, а без этого у нас работать тоже нельзя. Вот только сокрушаться, что вы всего не предусмотрели, не нужно. Вы можете потерять уверенность, станете всего бояться, везде оглядываться, пребывать во всяческих сомнениях, будете топтаться на месте, вместо того чтобы идти вперед. Если говорить правду, то подобного резкого хода я от наших подопечных тоже не ожидал. Можно заключить, что этот ваш незнакомец, который прячется за спиной Аллаховой, играет ведущую роль в ее ансамбле, и грехов за ним поднакопилось порядочно, коли он пошел на такое… Да и вся группа Аллаховой предстает в новом свете.