Запас прочности

Евтушенко Геннадий Михайлович

– Я… У меня… Что у тебя? Устав забыл? Так я напомню! Распустились, понимаешь… Вот выйди и стой у дверей, никого не пускай! Освобожусь – позову. Понял?

Тот сразу изменил тон. Вытянулся, подобрался. Другой человек! Четко ответил:

– Так точно!

Иван Иванович пробурчал:

– Ну вот, другое дело… А то: «Я… У меня…» Война дисциплинировать должна, а тут… Вот так и воюем! – И строго стоящему у двери подчиненному: – Раз понял – выполняй!

Тот вышел. Иван Иванович сел, потер виски, встряхнул головой, сказал со вздохом:

– Веришь, сам не знаю, откуда силы берутся. Ночью заснуть не могу, а днем с утра до вечера такая свистопляска. –

С опаской глянул на дверь. – Один бог знает, чем это все закончится. – Снова вздохнул. – Ну давай, что там у тебя?

Дима вскочил, начал:

– Товарищ майор!

Саленко не дал ему продолжить. Поморщился, махнул рукой:

– Да ты садись, садись. И давай попроще. Мы ж с тобой уже три года вместе. Не надо каблуками стучать. У меня и так в ушах звенит. Если ты из-за этого, – он кивнул головой на дверь, – не бери в голову. Ты другое дело. Давай говори.

– Да тут такое дело, товарищ майор, – начал он. – Я ведь на складе с утра до ночи копошусь. Иногда и сплю там. А толку? – Он взглянул на начальника. – Продукты выдать любой салага или инвалид может. А вот с винтовкой в руках по-настоящему повоевать, фашиста остановить – это дело другое. Тут мужик настоящий, здоровый нужен.

Саленко не дал ему продолжить, замахал руками.

– Со склада не отпущу, и не просись. У тебя работа тоже важная и нужная. И не каждый с нею справится. Придумал тоже: салага… инвалид… Был до тебя уже один – и не салага, и не инвалид. Ты даже не знаешь, я из-за него чуть сам в тюрьму не загремел. Так что служи на том месте, куда Родина поставила. Служи и не рыпайся! – Он встал. – Если только за этим приходил – свободен. – Он пожал плечами, продолжил с возмущением: – Ишь, моду взяли – на фронт проситься! А здесь кто работать будет? И не заикайся! Все! Свободен!

Поляков молчал.

Саленко нахмурился, продолжил в том же духе:

– Ну, я кому сказал? Свободен.

Сел на место.

Дмитрий повернулся к нему.

– Иван Иванович! Вы ж все понимаете. Ну не могу я колбасу с маслом взвешивать, когда фашисты у самого порога стоят. Там каждый штык на счету! Судьба Родины решается, а я по складу разгуливаю…

Саленко перебил:

– Не разгуливаешь ты, не разгуливаешь. На своем посту службу несешь! Везде порядок должен быть! Везде! А если каждый будет делать то, что хочет, а не то, чего от него Родина требует, что получится? – Он снова встал, прошелся по кабинету, остановился напротив Полякова. Повторил: – Что получится? – И ответил: – Анархия! Анархия получится! Так что, Поляков, ты мне тут мозги не крути, они и так закручены, анархию не разводи. – Он повысил голос: – Шагом марш на свой боевой пост! То бишь на склад.

Поляков встал.

– Вы, товарищ майор, меня знаете: я от своего не отступлюсь. В такое время штаны на складе просиживать не собираюсь. Сегодня же рапорт командиру полка подам с просьбой отпустить на фронт.

Саленко снова сел.

– Нет, ну ты погляди на него! И где ж это у командира полка фронт? У нашего полка другие задачи. Мы по-своему воюем. Не на фронте. – Взглянул на Полякова исподлобья. Побарабанил по столу пальцами. Сказал, как будто про себя: – Штаны, говоришь, просиживаешь? – Помолчал. Почесал затылок, вздохнул. – Понимаю я тебя, Поляков. Понимаю. Отпустить, конечно, не могу. Но вот развеяться слегка, оторваться от склада на время… Над этим можно подумать. – Помолчал. – Ты знаешь, наши ребята патрульно-постовую службу в Москве несут. Я с начальником штаба, с Лосевым, договорился, чтобы тебя не трогали. У тебя и здесь дел невпроворот. Но раз такое дело, давай-ка ты для начала пару раз в патрулировании поучаствуешь. Вполне боевая служба. Гляди, и шпиона какого споймаешь. Потом посмотрим. – Он вздохнул: – А навоеваться, Дима, ты еще успеешь. Ох как успеешь. – Саленко покивал головой, как будто соглашаясь сам с собой, и закончил строгим тоном: – Все. На том и порешили. Иди, Поляков, иди. Скажи нашему часовому, пусть заходит. И другие тоже. Там небось народу уже море собралось.

Несколько раз Поляков в составе патруля нес службу на улицах Москвы. Все ночью. Так Саленко договорился с начальником штаба: Поляков ночью в патруле, днем – на складе.

Ночная Москва была темной. Притихшей. Вернее, опустевшей. Редкие машины не проезжали – проскакивали по улицам. Иногда, натужно урча мотором, двигались грузовики с красноармейцами или полуторки со спаренными пулеметами в кузове. Один раз целая колонна дирижаблей прошла.

Никаких шпионов или диверсантов не поймал Поляков.

Пару раз только пришлось по этажам побегать: насчет светомаскировки кое с кем побеседовать. Поляков вздохнул: какая-никакая, а все же живая работа. «Лиха беда начало», – решил он. Теперь нужно двигаться дальше. Пошел к Лосеву проситься в караул за пределами Москвы. «Мы ж войска по охране железных дорог, вот и отправьте меня с каким-нибудь караулом в Подмосковье. Может, проверить, может, подмогнуть».

– Ладно, – сказал начштаба, потягиваясь и потирая красные и опухшие от бессонницы глаза. – Я подумаю.

– Только Саленко ничего не говорите, а то он сильно возражать будет.

– Возражать? – недовольно пробурчал Лосев. – Пусть возражает. Это нормально. Каждый за свой участок болеет. Но боевая служба, – он как бы погрозил отсутствующему Саленко пальцем, – боевая служба – это прежде всего. Понял, Поляков? – Махнул рукой. – Ладно, иди, не скажу.

Прошло несколько дней. Тревожных и наполненных ожиданием беды. Она как будто витала в воздухе. Давила сверху неведомой тяжестью. Насмехалась: «Что, работаешь? Ну-ну, работай. А зачем? Все впустую. Все же пропало… Все пропало… А ты тут пашешь…» Димка передергивал плечами, отгоняя эту нечисть, бормотал: «Погоди, еще не вечер… Еще не вечер… Мы свое еще возьмем. Врешь ты все. Не так просто нас скушать. Подавишься». И, стиснув зубы, продолжал трудиться. Продолжал пахать и верить.

В середине октября зашел к нему неожиданно Саленко. Плотно прикрыл за собой дверь, да еще на засов закрыл. Прошел вглубь склада, осмотрелся, спросил:

– Один?

Дима кивнул.

– Один.

Саленко, тяжело ступая, прошел к столу, сел. Поднял на Полякова глаза.

– Плесни грамм пятьдесят. – Помолчал. – И себе тоже.

Дима даже не удивился, хотя это было впервые за всю его службу под началом Ивана Ивановича. Может, потому и не удивился, что впервые.

Налил в два стакана спирту, отрезал хлеба, струганул пару кусков сала, достал из бочки соленых огурцов. Все молча. Сел напротив начальника. Тот взял стакан, протянул к Диме. Сказал:

– Ну давай.

Молча выпили. Молча закусили. Прошло несколько минут. Саленко вздохнул:

– Хреновые наши дела, Дима. Сегодня объявили в Москве осадное положение. И эвакуацию. Правительство и госучреждения разные на восток отправляют. И Сталин вместе с ними.

Полякова как будто к земле прессом невидимым придавило. Слова не мог сказать. Потом с трудом выдавил:

– И Сталин тоже?

Саленко смотрел на него не моргая.

– Ну сам-то я его не провожал, но решение такое принято.