Запас прочности
Шрифт:
Штурман смутился было, но, быстро собравшись, спокойно, сухо — он очень хотел походить на капитана — доложил:
— Звонил боцман. Сию минуту о борт нашего судна стукнулась какая-то деревянная посудина. Без огней.
— А вы сами видели?
— Нет. Туман же… Боцман видел.
Боцман — моряк серьезный. Капитан в него верил. Не станет он зря шум поднимать. Дверь из рулевой в штурманскую рубку резко распахнулась, и на пороге появился боцман. Увидев капитана, по-военному подтянулся. За долгие годы плаваний он повидал немало капитанов, но этого считал «самым правильным».
— Что там такое?
Боцман
— Но тума-ан, густейший!
Капитан зябко передернул плечами, повернулся к первому помощнику, и по его глазам было видно, что решение у него созрело.
— Ну, комиссар?
— Что ну? Вы — капитан.
Это было сказано так, словно помполит уже одобрил решение, которое принял капитан. Резко повернувшись, капитан распахнул дверь в рулевую рубку. За ним пошли все. Здесь было совсем темно. Только крохотная лампочка освещала компас; да и она была притенена козырьком.
— Лево на борт! — скомандовал капитан.
Рулевой, недоумевая, негромко отрепетовал команду и стал медленно вертеть штурвал, перекладывая руль.
— Не слышу!
Голос капитана прозвучал повелительно и резко. Рулевой повторил громко:
— Есть лево на борт! — и быстрее завертел штурвал.
Капитан прижался лбом к стеклу. Не видно было не только моря, но и полубака впереди.
— Да… туман, туман. — Эти слова капитан произнес как-то нерешительно. Но затем распорядился с обычной твердостью:
— Боцман! Поставьте на носу двух впередсмотрящих. Вызовите подвахтенных, расставьте людей по бортам. Подготовьте швартовые концы на обоих бортах… — Он неожиданно замолчал. В его голосе почувствовалась нерешительность, и это показалось необычным. Возникло состояние неловкости. Видно, и сам капитан переживал это состояние. Но вот он взял себя в руки:
— Сколько времени прошло?
— Минут двенадцать-пятнадцать.
— Ясно, вижу. Выполняйте.
— Есть выполнять! — И боцман исчез.
Капитан сказал вахтенному штурману:
— Передайте старпому и стармеху — немедленно подготовить катер правого борта.
Штурман бросился к телефону. Капитан снова прижался лбом к стеклу.
Помполит понимал это состояние. В нужную минуту в капитане как будто заводили тугую пружину. А следовавшие за этим распоряжения подтверждали, что пружина начинала раскручиваться.
Из всего экипажа, пожалуй, только один помполит знал, что капитан — веселый и темпераментный человек. Никто на судне ни разу не заметил, чтобы капитан в чем-то поколебался или что-то смутило его. Всем казалось, что у него всегда есть готовое решение. И поэтому помполит был озадачен: и тем, что капитан приостановился, и тем, что он, очевидно, слишком недоволен туманом. Он не знал одного, что туман — единственное явление на море, которого капитан даже боялся. Каждый раз, попадая в туман, он чувствовал, что задыхается от страшной тесноты — тесноты почти физической. Тогда возникало болезненное желание: скорее размести, расшвырять это мутное месиво или стремительно бежать вперед, чтобы вырваться из него.
Убедившись, что поворот на сто восемьдесят градусов завершен, он рспорядился: «прямо руль» и поставил рукоятку машинного телеграфа на «самый полный».
На палубе и на крыльях мостика вспыхнули мощные прожектора. И сразу же стало ясно: пользы от них никакой. Лучи упирались в стену тумана и растворялись в нем.
Тоскливо и надоедно ревел сигнал. Маленький прибор-автомат через определенные короткие промежутки времени включал сирену, и эта методичность выворачивала душу наизнанку.
Прошло уже три часа с того времени, как начались поиски. Многим на судне казалось, что ночью, да еще в таком густом тумане, искать что-либо бессмысленно. Можно пройти в трех-пяти метрах и не заметить.
Время от времени на полубаке, на правом или левом бортах появлялся боцман и проверял — бдительно ли смотрят моряки.
На левом борту стояли два матроса. Один был очень молодой и потому легкомысленный, а другого боцман еще не успел как следует изучить. Он пришел на плавбазу в море несколько дней назад: списался с промыслового траулера.
Боцман увидел, что матросы, разговаривая, невнимательно следят за морем.
— Зря все это затеяли… Ищи ветра в поле, — посетовал один.
Услышав эти слова, боцман рассердился:
— Скомандовал бы я тебе по шее за такие твои дурацкие слова, да…
— Да жаль, что правов нету, — с безобидной усмешкой закончил фразу молодой матрос.
Боцман, когда бывал недоволен, всегда произносил эту фразу. Матросы ее давно знали и нередко, не давая ему договорить, заканчивали фразу сами. И каждый раз старый моряк искренне удивлялся, как это они догадываются, что именно он хотел сказать. В душе ему хотелось, чтобы матросы считали его строгим и даже сердитым. И часто недоумевал: почему его хоть и слушаются беспрекословно, но сердитым не считают.
За три часа капитан только один раз покинул мостик, и то лишь за тем, чтобы надеть короткую меховую куртку, которую обычно носил в море. Плавбаза уже несколько раз меняла курс. При других условиях давно можно было бы разыскать загадочную посудину. Если бы не туман… Капитан, как всегда, был спокоен и хладнокровен. Помполиту он напоминал иногда прибор, который автоматически включает туманный сигнал.
Почувствовав, что начинает зябнуть, помполит спустился к себе в каюту. Здесь светло и тепло. Взглянув на койку, подумал: как славно было бы сейчас нырнуть под одеяло и вытянуться. Но он быстро надел ватник и вышел. Спустился этажом ниже. В конце длинного коридора, где находилась столовая палубной и машинной команд, помполит увидел сквозь матовые стекла дверей свет. Почему свет? Ведь сейчас глубокая ночь. Открыл дверь. За одним из столов, вокруг большого никелированного чайника, сидели моряки. Перед тем как заступить на вахту, они «заправлялись». Чаепитие — особое занятие на кораблях. Хорошим, крепким чайком моряка можно соблазнить в любое время суток.
Помполит обладал счастливой особенностью: где бы он ни появлялся, он всегда был кстати, всегда вовремя. И к нему шли по самым разным делам. С одних он снимал тяжелый груз сомнений, в других поддерживал слабо мерцающий огонек надежды, у третьих как бы принимал на хранение наиболее хрупкие чувства.
Моряки сразу потеснились, освобождая место. Один принес большую кружку, другой пододвинул тарелку с селедкой, третий поставил кастрюльку с картошкой, сваренной в мундире.
— Чайку?
— От чая кто же откажется.