Запасной
Шрифт:
Раз за разом удавалось подавить желание убежать. Но я мог представить себе день, когда не смогу этого сделать и действительно брошусь со сцены или выбегу из комнаты. И действительно, этот день, казалось, быстро приближался, и я уже мог представить себе кричащие заголовки газет, что всегда усиливало тревогу в три раза.
Паника часто начиналась с того, что утром я первым делом надевал костюм. Странно — это был мой триггер: Костюм. Застёгивая рубашку, я чувствовал, как повышается кровяное давление. Завязывая галстук, я чувствовал, что горло сжимается. Когда я натягивал пиджак и зашнуровывал туфли, пот уже струился по щекам и спине.
Я всегда был чувствителен к жаре. Как и
Однако я ошибался.
Как это часто бывает, страх дал метастазы. Вскоре это были не просто публичные выступления, а все публичные места. Все толпы. Я стал бояться просто находиться рядом с другими.
Больше всего на свете я боялся камер. Я, конечно, никогда не любил камеры, но теперь не мог их терпеть. Щелчок открывающегося и закрывающегося затвора... он мог выбить меня из колеи на целый день.
У меня не было выбора: я стал сидеть дома. День за днём, ночь за ночью я сидел, ел еду на вынос и смотрел "24". Или "Друзей". Думаю, в 2013 году я посмотрел все серии "Друзей".
Я решил, что я Чендлер.
Друзья вскользь отмечали, что я не похож на себя. Как будто у меня грипп. Иногда я думал: Может, я не в себе? Может быть, это происходит не со мной? Может быть, это какая-то новая метаморфоза, и мне просто придётся быть этим новым человеком, этим испуганным человеком, до конца своих дней?
А может быть, я всегда был таким, и только сейчас это стало очевидным? Моя психика, как вода, вырвалась наружу.
Я перерыл весь Google в поисках объяснений. Я забивал свои симптомы в различные медицинские поисковые системы. Я продолжал пытаться поставить себе диагноз, назвать то, что со мной не так... когда ответ был прямо у меня под носом. Я встречал так много солдат, так много молодых людей, страдающих от посттравматического стресса, и слышал, как они рассказывали о том, как им трудно выходить из дома, как некомфортно находиться рядом с другими, как мучительно входить в общественные места — особенно если там шумно. Я слышал, как они рассказывали о том, что тщательно выбирают время для посещения магазина или супермаркета, приходят за несколько минут до закрытия, чтобы избежать толпы и шума. Я глубоко сочувствовал им, но так и не уловил связи. Мне и в голову не приходило, что я тоже страдаю от посттравматического стресса. Несмотря на всю работу с ранеными солдатами, все мои усилия в их интересах, все попытки создать игру, которая бы освещала их состояние, меня никогда не осенило, что я и сам раненый солдат.
И моя война началась не в Афганистане.
Она началась в августе 1997 года.
62
ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ я позвонил другу Томасу. Томас, брат моего любимого приятеля Хеннерса. Томас, такой весёлый и остроумный. Томас, с заразительным смехом.
Томас, живое напоминание о лучших временах.
Я был в Кларенс-хаусе, сидел на полу в комнате с телевизором. Наверное, смотрел "Друзей".
Эй, Бус, чем занимаешься?
Он рассмеялся. Больше никто не называл его Бусом.
Харр-риз! Привет!
Я улыбнулся. Никто больше не называл меня Харр-риз.
Он сказал, что только что ушёл с делового ужина. Он был рад, что ему есть с кем поболтать, пока он добирался домой.
Его голос, так похожий на голос его брата, мгновенно успокоил меня. Мне стало легче, хотя Томас не был счастлив. Он тоже испытывал трудности, сказал он. Переживает развод, другие проблемы.
Разговор неумолимо шёл к той изначальной проблеме, которая была источником всех проблем, Хеннерс. Томас очень скучал по брату. Я тоже, сказал я. Ещё как.
Он поблагодарил меня за выступление на мероприятии по сбору средств для благотворительной организации Хеннерса.
Я бы не пропустил. Для этого и нужны друзья.
Я подумал о мероприятии. И о панической атаке перед мероприятием.
Потом мы вспоминали то да сё. Томас и Хеннерс, Вилли и я, субботние утра, валялись с мамой, смотрели телик, устраивали конкурсы отрыжки.
Она была как подросток!
Так и было, приятель.
Ходили с мамой на Эндрю Ллойда Уэббера.
Мы с Хеннерсом показывали задницы камерам наблюдения в Ладгроуве.
Мы оба начали смеяться.
Он напомнил мне, что мы с Хеннерсом были так близки, что люди называли нас Джек и Рассел. Может быть, это потому, что у нас с Вилли были джек-рассел-терьеры? Я подумал, где может быть Хеннерс. Он с мамой? Или с мёртвыми из Афганистана? Там ли Ган-Ган? Крик Томаса отвлёк меня от этих мыслей.
Бус, приятель, ты в порядке?
Гневные голоса, потасовка, борьба. Я включил громкую связь, побежал по коридору, поднялся по лестнице, ворвался в комнату полиции. Я крикнул, что приятель в беде. Мы склонились над телефоном, прислушиваясь, но связь уже оборвалась.
Все было очевидно: Томаса ограбили. К счастью, он случайно назвал ресторанчик, где ужинал. Он находился в Бэттерси. Кроме того, я знал, где он живёт. Мы сверились с картой:
между этими двумя точками был только один логичный маршрут. Мы с несколькими телохранителями помчались туда и нашли Томаса на обочине дороги. Недалеко от Альберт Бридж. Избитого, потрясённого. Мы отвезли его в ближайший полицейский участок, где он подписал заявление. Затем мы отвезли его домой.
По дороге он всё время благодарил меня за то, что я пришел ему на помощь.
Я крепко обнял его. Для этого и нужны друзья.
63
На аэродроме Уоттишэм меня посадили за письменный стол, который я ненавидел. Я никогда не хотел иметь свой стол. Я терпеть не мог просиживать штаны. Отец любил свой стол, казалось, что он приклеен к нему, очарован им, окружён книгами и конвертами. Я был другим.