Запев. Повесть о Петре Запорожце
Шрифт:
Петр по-своему понял направление его мыслей и предложил:
— Что, если нам на время рассоединиться? Анна Ильиначна и Иван Николаевич отправятся обедать. Петр Иванович — тоже. Ну а мы с Владимиром Ильичей еще походим… поговорим…
— Рассоединяться уговору не было, — заупрямился Карамышев.
— Эх ты, — устыдил его Петр, — мудреные слова знаешь… рефракция… А того понять но можешь, что ее-то мы и ищем!
— С меня спросят, — заколебался Карамышев. — К чему вам это?
— Для рефутации.
Такого слова Карамышев не знал.
— В каком смысле? — осторожно поинтересовался он.
— Встретимся
Они направились в кузнечную, где не так давно работал Петр.
— Люди нам встретятся разные, — предупредил он. — Я знаю не всех. Есть надежные, есть и подглоты. На кого попадем.
— Подглоты? — переспросил Старик.
— Ну да. Глоты — это мастера. В том смысле, что глотку дерут. Натаскал их Данилевский. Сам с рабочими ласковый, обходительный, а мастеров науськивает. Каждый глот имеет своих любимчиков. Одни явные, другие тайком действуют, доносят.
— И много в мастерских… подглотов?
— Прежде всего — умельцы. Добились поблажек, привилегий и держатся за них. Эти по слову мастера землю носами рыть будут. Примерно каждый десятый. А доносчиков поприжали. Сколько их, трудно сказать. Думаю, единицы. Но лучше поостеречься.
Свою бывшую артель Петр отыскал за штабелями поковок. Молотобойцы харчевали, разложив еду на железных листах. Кузнецов с ними, как всегда, не было: они обедали отдельно.
— Здорово, бойцы! — поприветствовал Петр старых знакомых и громко пояснил Ульянову: — Хочу представить наипервейших кулачных бойцов — с Елизаветинской улицы и с улицы Зимина. Над богомоловскими в праздничные сшибки всегда верх держат.
Это получилось у него само собой, без подготовки. Надо же как-то начинать разговор, вот и начал.
Молотобойцы заулыбались, услышав похвалу.
— У богомоловских такие рожи, — сказал одни. — Сами на оплеуху напрашиваются. Без праздников! Тоже мне — улица…
— Оно верно, — поддакнул другой. — Слабы против наших! — и похвастал: — Другой раз надумали идти на Резерв — против Волынкиной деревни. Може, текстиля покрепче будут?..
Петр заметил: только Василий Богатырев никак не откликнулся на его слова — сидит, яйцо колупает, смотрит отрешенно. Мягкие, рассыпчатые волосы подвязаны сыромятным ремешком. Глаза большие, девичьи, с длинными ресницами. Тщедушен на вид, совсем не по фамилии. На самом деле Богатырев скроен крепко, а где силы недостанет, сметкой возьмет, ловкостью, отчаянным упорством.
— Приятного аппетита, Василий Алексеевич, — сказал ему Петр. — Что сесть не предложишь?
— А садитесь, коли не из брезгунов!
Богатырев молод, чуть старше Петра, но по его знаку поспешно снялись со своего места два молотобойца. И возрастом, и телосложением они куда крепче Василия, а вот ведь — слушаются.
Было время, Петр сблизился с Богатыревым, попробовал растолковать ему первые главы «Капитала», да тот отказался: «Не по мне твоя математика, Петя. Лучше на девок тратиться буду либо наниколюсь до соплей…»
Давно не виделись. Неужели ничего не изменилось с той поры?
Богатырев раскромсал ножом пирог с грибами, придвинул Петру. Тот взял долю, сел:
— Ну-ка, отпробуем. Вку-усный…
Владимир Ильич последовал его примеру. Молотобойцам это понравилось. Они почувствовали
— Как же все-таки идет кулачный бой? — спросил Ульянов.
— Обыкновенно, — ответил детина в мятой войлочной шляпе. — Собирается стенка на стенку. Спервоначалу — мальцы. Ети заядлые, у их свои номера. После уж мы идем… Тут главное стать сила по силе. Стали. Сперва шутки шутим, толкаемся. Злости сразу-то нету, откуда? Разогреться надо. Разогрелись. Но все по уговору: кто сидит или лег — не касаемый! Хлестать только с лица, без подлости. А когда кровь упала, не всякий про уговор помнит. Тут берегись: или ты задашь феферу, или тебя сомнут. Крутиться надо, некрученый назавтрева на работу но выйдет, не потянет.
— И как тогда?
— Понятно как — откупаться от мастера надо.
— Накладно?
— Накладно. Какие так долго хворают!
— Тоже рабочие люди?
— Понятное дело. Баре в наши дела не касаются, — не без вызова ухмыльнулся детина. — У их на ето кишка слабая.
— Стало быть, рабочий бьет рабочего и считает это «своим делом»? А зачем?
Сделалось тихо. Молотобойцы перестали жевать, с удивлением воззрились на Ульянова. Такого поворота в разговоре они не ожидали.
— Как зачем? — возмутился молотобоец в шляпе. — Для порядка!
— Любопытный порядок, не правда ли?
— Так ведь не мы его завели!
— Правильно, — согласился Владимир Ильич. — А калечите друг друга — вы. И что же полиция, не мешает?
— Мешает, как не мешает! По первости-то ее нет: делает нам поблажку. После, когда каша верхом идет, тут конные люди и айда! По правде сказать, стараются не сильно, больше для отвода глаз. Им тоже интересно, куда сила покажет.
— Какие милые люди, — похвалил Ульянов. — Им интересно!
Издевка попала в больное место. Даже Богатырев не удержал на лице невозмутимости: ресницы его дрогнули, губы сжались.
— Чего ж это получается? — набычился молотобоец в шляпе. — Сначала, дескать, бойцы… А теперь… Понять не могу, куды вы клоните?
— Никуда, совершенно никуда. Я просто задаю вопросы. Вы сами на них отвечаете. Можете этого не делать, воля ваша.
— Пущай говорит! — раздались голоса. — Жалко, что ли?
— Кто скажет, а каким образом поведет себя полиция, если вас, к примеру, ущемят в расценках, а вы прекратите работу и будете стоять на своем? — не заставил себя упрашивать Ульянов.
— Если бы да кабы, да росли б на печи бобы, — запричитал уязвленный детина.
— Не зуди, — посоветовал ему Богатырев и за всех ответил: — Тут они постараются на совесть — войной пойдут.
— Против рабочих? — уточнил Ульянов. — Зная, что они ничего лишнего не требуют? Тоже, выходит, стенка?
— Аи правда, — запереглядывались молотобойцы. — Стенка!
— Вот видите, — сплел пальцы на колене Владимир Ильич. — У рабочих одни и те же беды, одни и те же вопросы. Стоит ли усложнять себе и без того тяжелую жизнь? Ответьте себе, пожалуйста, на этот вопрос, прежде чем идти на Резерв против текстилей или против жителей Богомоловскон улицы, таких же, как вы, тружеников…