Записки А Т Болотова, написанных самим им для своих потомков
Шрифт:
– Возможность к тому, действительно, есть, но будет ли только на то ваша воля. У нас здесь есть один дом, которого хозяин держит у себя превеликое множество всякого рода наилучших книг и дает их всякому читать, кто хочет, и такие, какие кому угодно, а сам берет только за то с читателей самый маленький платеж.
– Что вы говорите?
– возопил я.
– Не вправду ли?
– Точно так, - отвечал он, - да и платеж-то невелик, не более как по одному нашему грошу, а по-вашему по одной копейке на день. Так не вздумаете ли вы сим средством пользоваться? У нас весьма многие сим образом читают.
– Батюшка ты мой! Да я бы готов не только по одной, но хотя бы по три копейки платить на день, если б только мог пользоваться такою выгодою, но ходить-то к нему для сего чтения, как сами вы знаете, некогда.
– И того-таки не надобно, - отвечал он.
– Но он дает всякому книги на дом; а в предосторожность, чтоб не могли распропасть, берет только при самом начале в заклад несколько талеров денег, но которые он после возвращает назад, как скоро кто читать перестанет.
– Это еще и того лучше, - возопил я с превеликим удовольствием, - и куда бы я рад был, если б мог с человеком сим познакомиться.
– Зачем дело стало?
–
– Мы вас тотчас с ним познакомим. Я знаю, где он живет.
– Батюшка ты мой!
– возопил я, сделав ему пренизкий поклон.
– Я бы готов тебе в ножки поклониться, если б ты мне сие одолжение сделал: ты навек бы меня тем одолжил. Не можно ль бы хоть теперь мне с вами туда сходить?
Удивился он моей нетерпеливости и, засмеявшись, мне сказал:
– Добро, добро, г. подпоручик, когда так вам сего хочется, так незачем же вам и трудиться и ходить туда. Я вас и от того избавлю: дело уже сделано. Я, не сомневаясь, что вам будет сие угодно, там теперь уже и побывал и все дело кончил.
– Как?
– спросил я, вспрыгнув даже от радости.
– Возможно ли?
– Точно так, - отвечал он, - и в доказательство тому, вот вам и расписка от него в полученных им в заклад помянутых денег. Три-то талера я не на себя, а на сие употребил.
– Не вправду ли? И ах, как вы меня одолжили!
– сказал я, отвесив ему пренизкий поклон.
– А вот, - продолжал он, вынимая из-за пазухи тетрадку, - и печатный реестр всем его книгам: и вам стоит только любые из него замечать и с запискою посылать за книгами к нему, так он и будет присылать. Я за первый месяц 30 грошей и заплатил уже ему.
Боже мой, как я обрадовался тогда всему тому! Я так доволен был поступком моего немца, что, бросившись к нему на шею, расцеловал даже его и не мог довольно слов найти к изъявлению ему своей благодарности. Истинно, если б кто меня подарил тогда чем-нибудь важным, так бы радость моя и благодарность не была так велика, как в то время. И как случилось сие нечаянным образом в самый день рождения моего, то сей день был мне долго памятен, и я не помню, чтоб я когда-нибудь препроводил оный с таким удовольствием, как в сие время. Но чему и дивиться не можно: ибо удовольствована была тогда во мне одна из наивеличайших моих склонностей, да и не одним еще, а многим, ибо и книг купленных осталось у меня еще множество, и случай неожиданным образом получил я такой, какого могло только желать мое сердце. Словом, я не могу изобразить вам, как доволен я был всем сим происшествием и в каком удовольствии препроводил тот вечер и большую часть ночи, читая и пересматривая мои книги и полученный реестр, пришедши на квартиру.
Но я заговорился уж так, что и позабыл, что мне давно время письмо кончать и сказать вам, что я есмь ваш, и прочая.
Забавы и развлечения
Письмо 69-е
Любезный приятель! Вы, я думаю, предугадывали уже наперед, что я письмо сие начну повествованием о том, как я упомянутою в последнем моем письме нечаянною выгодою начал пользоваться. Вы и не ошиблись в том, и я действительно за нужное нахожу вам о том пересказать. Пункт сей времени был особливого примечания достоин в моей жизни. Мне пришел тогда двадцать первый год от рождения, и с самого сего времени началось прямо мое читание книг, которое после обратилось мне в толикую пользу. До сего времени хотя я и читывал книги, но все мое читание было ущипками и урывками и только по временам; а с сего времени присел я, так-сказать, вплотную и принялся читать почти уже беспрерывно и не сходя с места. Тогдашнее осеннее и скучное время, начавшиеся длинные вечера, сидение всякой день в канцелярии часу до десятого вечера, множество остающегося от дел и переводов праздного времени; обстоятельство, что я, хотя не многие, но платил за книги деньги, нехотение терять их попустому, но напротив того, желание воспользоваться сколько можно более сим вожделенным случаем и успеть множайшие прочесть книги, а наконец и самые любопытные и приятные материи тех книг, которые читал я сначала, были тому причиною, что я не терял почти ни минуты праздного времени, но все оное употреблял на чтение.
Но сего довольно о тогдашнем моем чтении; а надобно рассказать мне вам теперь и о другом упражнении, в котором я временно упражнялся и которое имело хотя предметом у себя единое увеселение, однако также невинное и позволенное. Оное состояло ни в чем ином, как в танцовании, или паче в учении сему искусству. Вы удивитесь сему бессомненно и почтете сие делом, нимало с прочим тогдашним расположением моим несообразным; однако сие действительно так было, и я побужден был к тому отчасти склонностью моею с малолетства к сему упражнению, отчасти бывающими у генерала нашего кой-когда балами и на них танцами. Всякой раз, когда ни случалось мне их видеть, сматривал я на них с восхищением и всякой раз внутренне досадовал, для чего не мог я сам брать в том соучастия. Но низкость чина моего, природная застенчивость и несмелость, а, паче всего, самое неуменье мое танцевать, не дозволяло мне и мыслить о том, чтоб я мог когда-нибудь в увеселении сем соучаствовать, ибо хотя, будучи ребенком, я и танцовывал, но как искусству сему никогда не учился, то все тогдашние танцы мои ничего не значили. Поелику же мне с того времени уже никогда более танцовать не случилось, то тогда и считал себя к тому совсем неспособным; почему и довольствовался я единым только зрением, как другие танцуют, и примечанием всех их движений и оборотов, дабы, пришед на квартиру, можно мне было, хоть самоучкою, сколько-нибудь сему искусству понаучиться. Сие и действительно я в праздные часы иногда делывал, и, тананакая миноветы, учился делать па и другие обороты. И как искусство сие не так было мудрено, чтоб не можно было перенять, то чрез несколько времени и затвердил я оное так, что мог бы по нужде отважиться танцевать и в публике, и недоставало мне к тому одного только удобного случая.
Не успел я до того дойтить, как нечаянным образом явился к тому и вожделенный случай. Тот же немец, который спознакомил меня с книгами, доставил мне и сей случай. Некогда пришед в канцелярию к нам, сказывал он, что в соседстве у него будет в тот день жидовская свадьба, и предлагал мне, не хочу ли я полюбопытствовать и посмотреть оную.
– Очень бы хорошо, сказал я: - я никогда еще их не видывал; но как бы можно было это сделать?
– "Ежели вам угодно, отвечал мой немец: - то пойдем вместе. Я вас ужо ввечеру провожу туда; а надобно только сколько-нибудь получше одеться, ибо свадьба будет хорошая и порядочная".
– Хорошо, сказал я: - но не дурно ли будет, что мы придем без всякого приглашения, а сами собою?
– "И, нет! господин подпоручик. У нас обыкновение такое, что как скоро кто затеет свадьбу отправлять публичную и сколько-нибудь получше, то вольно приходить туда всякому порядочному человеку, а особливо вам, гг. офицерам: вы имеете к тому особливое право. Всякий хозяин не только не скажет вам ни единого слова, но еще за честь себе поставлять будет; а нужно только самому себя вести порядочно и не начинать никаких наглостей, шума, забиячества и других неблагопристойных поступков".
– О, что касается до этого, сказал я, - то от меня ничего такого воспоследовать не может.
– "Это я знаю и уверен, отвечал он: - а потому-то я вам и предлагаю".
– Ну, так хорошо-ж! сказал я: сводите-ж пожалуйте меня туда и удовольствуйте мое любопытство.
Сим образом условившись и сходив на квартиру, чтоб поправить на себе волосы и поприодеться получше, зашел я за ним в назначенный час, и как он меня уже дожидался, то пошли мы тотчас с ним на сию свадьбу. Ночь уже была тогда совершенная, но он говорил, что у них обыкновение такое, что свадьбы бывают всегда по ночам; но как я удивился, когда привел он меня к превеликому казенному дому, освещенному множеством огней.
– Уж не здесь ли свадьба-то? спросил я.
– "Точно тут", отвечал он.
– Что ты говоришь! подхватил я запинаясь; уж не дурно ли, что мы незваные придем; свадьба, видно, огромная.
– "И, нет! сказал он: - ступайте смело и не опасайтесь ничего. Вот я пойду наперед и буду служить вам проводником". Сказав сие, пошел он прямо в сени. Я последовал за ним. Не успели мы войти в сени, как звук преогромной музыки поразил мои уши.
– Ба, ба, ба! здесь ажно и музыка есть, сказал я.
– "А как бы вы думали, отвечал он: - "без музыки у нас только одни подлыя свадьбы бывают; а если мало-мало получше, то всегда музыка". В самое то время отворились двери, и он потащил меня за собой. Зала была превеликая, освещенная множеством свеч и наполненная великим множеством людей обоего пола.
Я удивился, увидев что между всеми ими не было ни одного человека из самой подлости, но все люди были порядочно одетые и наблюдавшие всю благопристойность. Иные из них сидели подле стен, иные расхаживали и разговаривали между собою; другие же и множайшие стояли кучами и смотрели на танцующих посреди залы в несколько пар и порядочно минует. Все, встречающиеся с нами, давали нам дорогу и оказывали всякую вежливость и учтивость. Все сие по нечаянности своей поразило меня до бесконечности. Что ты, это, братец, говорил я тихо своему товарищу: - куда ты меня это завел? Это и не походит на свадьбу, это сущий бал!
– "А как бы вы думали, сказал он: - у нас всегда так бывает", - а умилосердись, продолжал я его спрашивать: - скажи-ж ты мне, где же жених и невеста, и когда они будут венчаться и происходить у них свадебная церемония?
– "И, господин подпоручик, отвечал он: - да они уже давно и еще давича, в полдни, и в другом месте обвенчаны, и нам до того какая нужда, а здесь только свадебный бал. Венчаются они на домах своих, и притом бывают одни только родные".
– А этот дом разве не хозяйской? спросил я удивившись.
– "Ах, нет, отвечал он: этот дом городской и публичный, и желающие отправлять свадебные балы его только нанимают на вечер и платят за то в ратушу самую почти безделицу". Вот, сударь, сказал я, удивляясь отчасу больше: - это обыкновение у вас очень хорошо и поэтому свадьбы хозяину немного стоят.
– "Конечно, немного, отвечал он: - ибо весь убыток состоит в покупке свеч и в заплате небольшого количества денег музыкантам, а то, впрочем, не бывает тут ни ужинов, ни подчиваньев, да и за играние музыки платят более сами танцующие".
– Как это? спросил я, удивившись еще более.
– "А вот, сказал он: - это увидите вы сами, дай окончиться миновету, и тогда, если кому захочется в особенности что-нибудь танцевать, то он велит музыкантам то играть и за сие преимущество дает им безделицу, несколько грошей денег, так они и заревут, и играют до тех пор, покуда ему хочется".
– Вот какая диковинка! сказал я: - но, пожалуйте, скажите мне, какие же это танцуют люди да и все вот здесь находящиеся?
– "Всякого чина и состояния, отвечал он: - кроме только самой подлости: есть тут мещане, есть хорошие ремесленники, есть духовные, есть и хорошие купцы с своими женами и дочерьми, а из молодых и сих танцующих мужчин есть множество и штудирующих в здешнем университете штудентов и в том числе хороших дворянских детей; а в прежние времена хаживало сюда и множество наших гг. офицеров, и они бывали лучшие танцовщики. Словом, здесь есть всякого сорта люди, ибо всякому дозволено посещать сии пиры, да еще и с тем, что буде кто не хочет быть знаком, так может приходить себе и в маске и в маскарадном платье".
– Да умилосердись! продолжал я его спрашивать: когда бывают тут люди всякого сорта, и знакомые и незнакомые, то не легко ли могут происходить тут всякая всячина, например: ссоры, шумы, безчиния и тому подобное?
– "Ах, нет! отвечал он: - у нас сего никогда не бывает, да и быть не может. Наша полиция наблюдает весьма строго то, чтоб ничего подобного тому на сих съездах не происходило. Сохрани Господи, если кому вздумается что-нибудь непристойное и неприличное предпринять: тотчас под руки выведут со стыдом вон и вытолкают в двери, кто б он таков ни был".
– Это, право, очень хорошо! сказал я.
– Но пожалуйте, вы сказали мне, что эта свадьба жидовская, но чтож я жидов здесь не вижу!
– "И, как не видать, отвечал он: разве вы их не заприметили? Их, правда, немного, однако они есть: вон, приметьте, у которых бороды не чисто все выбриты, а оставлена узенькая полоска на челюстях, подстриженная ножницами: это все жиды и их по одному только сему распознать можно; а, впрочем, они так же одеты, как и прочие, ибо бывают тут из них одни лучшие и богатейшие".
– А женщины-то их? спросил я далее.
– "А сих, сказал он: - ничем уже с прочими различить не можно: оне так же хорошо одеваются, как и прочие. Вот смотрите, узнаете ли в числе сих танцующих самую невесту?" - Нет, сказал я, пересмотрев всех прочих: - все они, кажется, одеты единоравно и все изряднехонько.
– "Вот она, сказал он, указывая на невесту: - ее потому только можно отличить, что она вся в белом платье и что голова ее убрана цветами. А вот это ее жених", сказал он, указывая на молодого и изрядного молодца.