Записки артиста
Шрифт:
– Слабо! Слабо! Слабо! – каждый внес свою провокационную лепту в развитие форс-мажорных событий.
Корнильев делает шаг вперед, резко поворачивается, идет легким строевым шагом вдоль нашего строя, подходит к Карновичу, поворачивается к нему лицом, и быстрым движением руки срывает с него большущие усы. Затем возвращается на свое место… Наш строй солдат давится от смеха, больше всех сам Карнович, потерявший усы. Он не выдерживает напряжения, поворачивается кругом и решительным шагом направляется в сторону «острова Кипр» – перешагивает через фанерные «красоты» острова и скрывается за кулисами. Наш строй и морально,
Но ничего из содеянного нами, ни одной мелочи не ушло из поля зрения администратора театра – Арона Дыскина.
В антракте он влетел в гримуборную маэстро и разразился горячим монологом, да с таким темпераментом, что даже самому Ваграму Папазяну стало, наверное, завидно… Дыскин рычал: «Вы видели? Нет, вы видели, что они натворили? Это бандитизм! Это бандиты, а не щепкинские студенты! Сам Челкин набил бы им „портреты“ и выгнал бы из училища! Бандиты! Когда вы говорили гениальную сцену с Яго, они отрывали друг у друга усы, и во все свои крокодиловые глотки тихо хохотали, а потом плюнули на все, перешагнули через „остров Кипер“ и ушли хохотать за кулисы. Хулиганье!» Папазян, снявший халат и отдыхавший после сложного акта, засмеялся и спросил: «Перешагнули через „Кипр“? Замечательно! Очень смешно! Позови всех ко мне!»
Мы, виноватые и понурые, вошли в гримуборную мастера.
– Пожалуйста, сыграйте мне детально все, все, все как было! И как усы отрывали, и, какие слова говорили, и как перешагнули через «остров». Пожалуйста!
Добрая улыбка мастера подстегнула нас, придала смелости, и мы точь-в-точь повторили все, что Арон Дыскин назвал бандитизмом.
– Замечательно, – смеялся мастер, – я за спиной ничего не слышал. Молодцы! А зритель, конечно, ничего не понял. А то, что вы перешагнули «Кипр», – это очень смешно! Жалко, художника спектакля нет, – посмотрел бы на свои декорации! Дрянь, а не декорации! Я говорил ему – на тюле надо было рисовать! Молодцы! Спасибо! Дыскин, сколько они получают у нас за участие в массовых сценах?
– Эти хулиганы-щепкинцы? По пять рублей! Они и рубля не стоят!
– Выдай им сегодня по пятнадцать! Каждому!!
Александра Александровна Яблочкина
«Я – девушка». Этими словами великая русская актриса Александра Александровна Яблочкина начинала каждую встречу со студентами театрального училища имени Щепкина при Малом театре. А их было, как правило, две за учебный год. Эти встречи – часть ее общественной деятельности.
Ее любили, чтили, уважали, берегли – добрые!
Ею восхищались, гордились – добрые.
Ей завидовали – злые.
О ней в течение чуть ли не ста лет сочинялись разного рода милые, добрые, наивные истории. Разобраться в том, какая из них правдивая, какая нет – невозможно. Да и не стоит этого делать, так как они все добрые. В этом сочинительстве злым делать было нечего. Все нижеследующие истории – факты.
Заседание художественного совета Малого театра. Государственного! Академического! Да еще ордена Ленина!
Константин Александрович Зубов, народный артист СССР, да еще замечательный артист, к тому же – главный режиссер театра:
– Александра Александровна, голубушка, большая просьба. «Сверху» (министерство культуры) нам навязывают постановку плохой пьесы. Нам нужна сильная поддержка для того, чтобы освободиться от этой повинности. Не согласились бы вы навестить Вячеслава Михайловича Молотова (курировавшего искусство) и «заполучить его в наши ряды»?
Яблочкина (высоким, звонким, чистым голосом):
– О, с удовольствием. Когда?
– А вот сейчас же наберем номер телефона секретаря – и с Богом! Рядом ведь…
Это были времена, когда Совет Министров находился напротив гостиницы «Москва» (где сейчас Госдума), в трехстах метрах от театра. Александру Александровну посадили в автомобиль, а художественный совет замер в ожидании своего парламентера.
Через 40 минут появилась Яблочкина, улыбающаяся, разрумянившаяся, с еще более углубившимися ямочками на пухленьких розовых щечках.
– Поздравляю вас, дорогие мои! Еле-еле уговорила! Вячеслав Михайлович пьесу ставить нам… разрешил.
Немая сцена.
Студент:
– Александра Александровна, вы такая добрая, такая мягкая. Вот нас учат искать в ролях, когда злые бывают добрыми… Скажите, пожалуйста, вы были когда-нибудь на кого-нибудь очень злы?
Яблочкина:
– Почти никогда. Я христианка! Я прощаю зло всем людям, и они делаются добрее. Но однажды, должна признаться, была очень-очень зла на одного весьма солидного режиссера, который меня ну уж очень обидел. Я сделала ему замечание по поводу его неинтеллигентного выступления на собрании труппы Малого театра: «Вы забыли, что в этих стенах Ермолова играла!». На что он мне ответил: «Бабушка, с тех пор здесь три раза ремонт делали!». До сих пор не могу простить ему бестактность, хотя должна вам сказать, что при случае рассказываю эту историю в кругу близких как очень смешную.
Глубокая ночь. Квартира Яблочкиной. На стенах, словно часовые, – многочисленные портреты известных людей. Среди них и портрет Александра Ивановича Южина, в которого хозяйка была без памяти тайно влюблена (по ее же словам).
В постели сладко спит великая актриса с чепчиком на голове. Вдруг ее кто-то будит. Просыпаться не хочется – сон уж очень хорош. Но видно, нужно, раз кто-то будит. Открывает глаза и… О ужас! Две рожи полупьяных мужиков! Пахнет перегаром, чесноком… «Давай драгоценности», – выхрипывает одна из рож…
Яблочкина показала рукой на большую красивую шкатулку. «Физиономии» открыли ее, их глаза алчно заблестели, ярче лежавших в шкатулке драгоценностей. Схватили ее и ушли. Вдогонку высоким, но мужественно звучащим голосом обворованная произнесла: «Вам за меня попадет!».
Сама Яблочкина рассказывала: «Дальше – снова сладкий сон…»
«Как это так?», «Как это возможно?», «Да после такого!», «Да я бы…», «Да ведь с ума можно сойти!» – тараторили все.
Яблочкина спохватилась: «Ой! Я забыла сказать, что в картонной красивой коробочке были бутафорские украшения под золото и алмазы. Цена им грош!»