Записки артиста
Шрифт:
– Я вас прошу, не надо. Бросьте. Идите домой. Я режиссер. Я хочу знать, что такое смерть…
В последние дни он был обложен сочинениями Льва Толстого. Перечитывал, ругал, называл Толстого фарисеем.
– Он обманул меня!
Его последние дни – удивительные: отказаться от уколов, терпеть адскую боль и ругать Толстого! Что это?
Еще о Диком.
1950 год. Только что вышел на экраны страны второй фильм «Сталинградской битвы» режиссера Иванова.
Ресторан Дома
В разгаре творческих споров к столу подошел небольшого росточка человек с клинообразной интеллигентной бородкой и горящими глазами, несколько взбудораженный употребленными граммами бодрящего национального русского напитка.
– Вы – Дикий? – спросил взбодренный.
Алексей Денисович утвердительно кивнул головой.
– Вы – подлец! – выпаливает клинообразная бородка.
Мы, молодые режиссеры, и автор пьесы попытались вскочить из-за стола с тем, чтобы… Но сильные руки мастера усадили нас на место.
– Дальше! – спокойно сказал Дикий.
– Вы были репрессированы… Мы сидели с вами вместе на пересыльном пункте, – продолжил человек с бородкой. – Вы… были… любимцем, не скрою, любимцем… всех сидевших… И блатных и интеллигентов… Я сам… скульптор… Я из Новосибирска. Вот увидел вас… здесь… Должен вам сказать, что вы… Что я… вас очень люблю, но… извините, вы – подлец…
Наступила пауза. Дикий неожиданно налил бородатенькому водки, себе тоже, чокнулся с ним и, дождавшись, когда тот выпил ее, выпил и сам.
– Спасибо, – продолжил бородатенький, – я немного употребил… я теперь, очевидно, не в меру храбр, но… тем не менее… вы… вы…
Он сник, тихонечко заплакал. Дикий налил ему еще рюмашечку, выпил с ним. Тот вытер слезы.
– Ну хорошо, хорошо, пусть все будет по-вашему… Но объясните же, наконец, почему так сурово… почему я… подлец?
– Ну как вы посмели… смогли… согласились и… сыграли… после всего… Сталина? Ну как? И зачем? Зачем?!
– Позвольте внести некоторую ясность в проблему, не на шутку вас взволновавшую и возмутившую. Дело в том, друг мой, что я Сталина не сыграл, я его… создал! – ответил Алексей Денисович.
Я своими глазами видел, как сидевший за соседним столиком известный режиссер «А» нервно бросил на стол салфетку и вилку и пулей вылетел из ресторации! Не в знак протеста против мысли, высказанной Диким, нет-нет, а только для того, чтобы «в случае чего» не стать свидетелем сказанного! (Я в этом уверен, так как хорошо знал этого режиссера и образ его мыслей).
А человек с бородкой из Новосибирска был приглашен за наш столик, и нам стоило больших усилий останавливать его благородное и добродушное, а главное – искреннейшее желание беспрерывно выражать свое восхищение талантом Дикого, его гражданственностью и образованностью. Он был
Человек с бородкой, так же как и мы, провожал Алексея Денисовича до дома. Попрощавшись, он крепко обнял его и сквозь слезы сказал:
– Я назвал вас подлецом только потому, что вы – гений!
Виталий Дмитриевич Доронин
Есть имена, одно упоминание которых печалит и радует, будоражит, не дает покоя. Виталий Доронин – такое имя. Воспоминания о нем, человеке и артисте, – это моя радость и боль, моя гордость и мой гнев. Радость – оттого, что он был мне другом и в счастливые дни, и в годы наших общих актерских и человеческих бед. Боль – оттого, что утрата друга невозместима. Гордость – от сознания, что последнюю свою замечательную роль, роль Иудушки Головлева, Доронин сыграл в поставленном мною спектакле. А гнев – от обиды за большого, редкого дара артиста, многие годы лишенного ролей, достойных его таланта…
Я приступал к реализации своей мечты – сделать инсценировку романа моего любимого писателя Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы». Долго мучился над проблемой – кого пригласить на роль Иудушки Головлева? Наконец, после долгих уговоров остановил свой выбор на Виталии Доронине. Для всех (и для него самого) это было неожиданно: одного из самых симпатичных артистов, с ярким положительным обаянием и вдруг – на роль Иудушки Головлева, образа отрицательного, имя которого стало нарицательным.
Мне хотелось, чтобы Иудушка был не сразу противен зрителю, чтобы поначалу даже вызывал симпатию, потому я и пригласил на роль Доронина. И не ошибся. Спектакль имел большой успех, а игра Доронина вызывала просто шквал оваций.
Я как-то спросил у билетерши: «Почему таким большим успехом пользуется Доронин?» (Билетерши всегда говорят правду, очень точно называя и промахи, и удачи.)
И она мне ответила:
– Если такие люди, каким выглядит Доронин, оказываются негодяями, так как же надо быть осторожным в жизни, как внимательно надо присматриваться к людям, тебя окружающим.
Доронин сыграл всего четыре спектакля и умер…
Но эти четыре спектакля как бы возродили Доронина. И те, кому удалось побывать на них, снова увидели развернувшийся в полную силу его талант, но уже в новом качестве. Виталий Доронин, вместивший в своей актерской индивидуальности многие светлые черты национального русского характера – доброту, обаяние, удаль, озорство, нетерпимость ко лжи, ярко отразившиеся в его внешнем облике и поведении, – вдруг предстал в страшном образе Порфирия Головлева. Парадоксальное сочетание внешне обаятельной, вполне располагающей к себе фигуры артиста с отвратительным внутренним миром его героя произвело ошеломляющее впечатление. И это была не внешняя парадоксальность. Актер сумел органично сплавить противоречащие, казалось бы, друг другу черты в едином характере. В этом и была сила и новизна художественного открытия Доронина.