Записки баловня судьбы
Шрифт:
Таков был первый внушительный шаг „драматургической“ карьеры. И хотя последующие пьесы кроились примерно таким же способом, в году 1949-м Анатолий Суров, наряду с Софроновым, уже сделался столпом советской драматургии, а критика его пьес была признана смертным грехом „безродных космополитов“.
Как же все это сошло с рук А. Сурову, почему за Шейнина не заступились товарищи по редакции?
Заступились. Горячо, энергично заступились, но силы оказались слишком неравными. Из множества застенографированных материалов комиссии приведу только свидетельство М. Семенова: „На партийном бюро, на котором присутствовал и я, А. Суров ничего не мог сказать в оправдание своего бесчестного поступка, кроме маловразумительных
Еще бы Ольге Мишаковой, зачинателю кампании клеветы против Косарева и других руководителей комсомола, подтолкнувшей их судьбы к кровавым репрессиям и смерти, еще бы ей не справиться с таким пустяковым, „домашним“ делом! А тут еще ей и А. Сурову неожиданно помог и сам Шейнин. В Сталинграде проходила городская комсомольская конференция, и было решено направить письмо Сталину с благодарностью за его заботы о молодежи и детях Сталинграда. „А. Шейнин посоветовал снять в тексте письма выражение „спасибо за счастливое детство“, — отмечается в материалах комиссии СП СССР, — мотивируя это тем, что при всех заботах партии и лично т. Сталина о Сталинграде детям в почти разрушенном городе живется очень нелегко и елейный тон здесь неуместен“.
И сталинградский соавтор оказался открыт любым ударам: с этого дня он — „человек с чуждой идеологией“, клеветник, „организатор склоки против т. Сурова“. Теперь купить прощение и помилование он может, только „добровольно“ отказавшись от претензий на соавторство. Материалы, связанные с кампанией против честного журналиста и литератора, поражают цинизмом и низостью, хотя год 1949-й скоро ввел их в обыкновение. Теперь уже речь зашла не о честолюбии и справедливости, а о самой жизни, и Шейнина заставили принять унизительные условия „капитуляции“.
Незадолго до этого Шейнин привез в Москву новую пьесу — „Семья Пахомовых“, к которой Суров не имел отношения, и Секретариат ЦК ВЛКСМ неожиданно принял поистине фантастическое решение: пусть „Семья Пахомовых“ будет пьесой Шейнина, а „Далеко от Сталинграда“ — Сурова! 9 января 1946 года ЦК ВЛКСМ утвердил именно такое решение своей комиссии, хотя и в загадочной, завуалированной форме. Пункт повестки дня Секретариата № 35: „О неправильном поведении тт. А. Сурова и А. Шейнина“. 1. Сообщение комиссии по проверке соавторства тт. Сурова А. и Шейнина А. в пьесах „Далеко от Сталинграда“ и „Так и есть“ („Семья Пахомовых“. — А. Б.) — принять к сведению. 2. Осудить непартийное поведение тт. Сурова А. и Шейнина А. в решении спора о соавторстве в пьесах».
Так Шейнину подарили его собственную, новую пьесу, но отняли у него другую, им же написанную. Знаменательно, что те именно члены комиссии ЦК ВЛКСМ, кто неблаговидными средствами склонил затравленного А. М. Шейнина к компромиссу, — М. Котов и Б. Пенкин — спустя восемь лет уверяли комиссию Союза писателей, что «вопросами соавторства мы вовсе не занимались, речь шла лишь о моральном облике и неправильном поведении работников комсомола».
Комиссия ЦК ВЛКСМ занималась вопросами соавторства, но, так как соавторства Шейнина нельзя было отрицать, все было переведено в опасную для него плоскость «непартийного поведения», — Мишакова была мастером интриг именно такого рода. Позже, когда А. Суров был освобожден от обязанностей члена редколлегии «Комсомольской правды» и ему уже затруднительно было оставаться в этом коллективе, Мишакова сохранила его в аппарате ЦК ВЛКСМ. Он был назначен редактором журнала «Комсомольский работник».
С этой поры и до мартовского дня 1954 года, когда А. Суров позволил себе политическое хулиганство на избирательном участке по выборам в Верховный Совет СССР, он всегда был защищен железной броней от справедливого партийного суда и даже от суда профессионального, писательского. Он стал дважды лауреатом Сталинской премии, заместителем редактора газеты «Советское искусство», непременным членом комиссий, бюро, президиумов…
А в ситуациях, когда, казалось, разоблачение неизбежно, его спасали влиятельные силы. Влиятельные настолько, что ни разу недостойные дела А. Сурова не стали предметом гласного обсуждения, не просочились в печать! Противоестественно, но факт: эти мои страницы — а в них только небольшая часть информации — первое печатное оглашение правды о том унижении, которому подверг советский театр А. Суров.
А ведь больше тридцати лет тому назад, в сентябре 1954 года, комиссия президиума СП СССР, в которую пошли Николай Атаров, Василий Ажаев, Юрий Либединский и другие, вынесла свое суждение «по делу бывшего члена СП СССР А. А. Сурова».
«Отвратительное, крайне вредное явление суровщины, — как убедилась комиссия, — имеет немалое распространение в литературной среде. В одной только Москве живут и действуют десятки „литераторов“, которые, не состоя на учете в Союзе писателей, фабрикуют в своеобразном литературном подполье пьесы и поставляют их на театральный рынок под именами подставных фигур — предпринимателей. Эти „литераторы“ дотягивают и частным порядком редактируют сырые и незрелые произведения, кажущиеся театрам актуальными по своей тематике».
Комиссия предложила секретариату правления СП СССР при докладе дела А. Сурова Президиуму ЦК КПСС обратить особое внимание секретарей ЦК КПСС на то обстоятельство, что попадающие по сути под Уголовный кодекс дела А. Сурова дважды разбирались в авторитетных организациях (в 1946 году в ЦК ВЛКСМ и в 1951 году в Отделе пропаганды ЦК ВКП(б), и оба раза неудовлетворительно. «Комиссия считает, что лица, виновные в этом, должны понести строгое наказание, так как именно они создали обстановку попустительства грязным делам А. Сурова, который более восьми лет безнаказанно занимался авантюризмом и уголовным предпринимательством в литературе; безнаказанность почти открыто действовавшего авантюриста породила в писательской общественности вредные кривотолки о покровительстве, якобы оказываемом А. Сурову со стороны ответственных работников ЦК КПСС».
Неистребимая наша готовность считать правду кривотолками, а кривотолки, демагогию, черный оговор — правдой! Разве не покровительствовала А. Сурову секретарь ЦК ВЛКСМ Мишакова? Разве Кружков и Тарасов, занимавшиеся в 1951 году в Отделе пропаганды ЦК ВКП(б) конфликтом между Я. Варшавским, написавшим сценарий и пьесу «Рассвет над Москвой», и А. Суровым, присвоившим эту, последнюю в своей беспрецедентной карьере пьесу, не покровительствовали А. Сурову? Разве высокие правительственные награды не были покровительством? И, наконец, разве не была высочайшим и бесстыдным покровительством разнузданная кампания травли театральных критиков?
Даже и осенью 1954 года, когда А. Суров был наконец разоблачен, исключен первичной организацией из партии, у него нашлись защитники не только в лице А. Первенцева или А. Софронова. Его и на партколлегии ЦК КПСС пытались спасти и, как мы увидим, спасли.
Время, когда из репертуара изгонялись пьесы серьезных писателей и поощрялось неумолимое запретительство, жаждало скороспелых «авторитетов», оборотистых литературных дельцов. Одну из таких вакансий эпохи и стремился занять, может быть поначалу не осмысливая размаха своих притязаний, надеясь на успех, но не на громкую славу и высокое признание, Анатолий Суров.