Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим
Шрифт:
Мы и месяца не погостили в Людвигслюсте, как старый барон де Маньи стал добиваться нашей высылки за пределы герцогства. Однако весь двор поднялся за нас горой, и особенно хлопотал шевалье де Маньи, когда вопрос обсуждался у его высочества. Шевалье не излечился от своей страсти к игре. Он регулярно посещал наш банк, и некоторое время ему везло, когда же счастье ему изменило, регулярно платил свои карточные долги, чем приводил в изумление всех знавших, сколь ограничены его доходы и какую расточительную жизнь он ведет.
Ее высочество принцесса Оливия тоже была страстным игроком. Те пять-шесть раз, что мы метали банк при дворе, я видел, как азартно
— Пусть я ослепну и на второй глаз, — сказал мне дядюшка как-то после игры, — если ее высочество не втюрилась в этого французишку!
— И что же отсюда следует? — спросил я.
— Что отсюда следует? — повторил дядюшка, испытующе на меня глядя. Неужто ты еще так наивен, что не понимаешь? А то, что счастье твое в твоих руках, мой мальчик; если возьмешься за дело с умом, глядишь, годика через два выкупим наши родовые поместья.
— Каким же образом? — недоумевал я, все еще ничего не понимая.
На что дядюшка сухо ответил:
— Вовлекай де Маньи в игру; неважно, платит он или не платит: бери с него расписки. Чем больше он нам задолжает, тем лучше, лишь бы играл.
— Он не в состоянии уплатить и шиллинга, — ответил я. — А евреи ничего не дадут под его заемные письма.
— И прекрасно. Увидишь, как они нам пригодятся, — ответил старый джентльмен.
И я должен признать, что задуманный им план был необычайно смел, остроумен и вполне добропорядочен.
Итак, мне было приказано вовлекать де Маньи в игру, что, впрочем, большого труда не составляло. Мы находили с ним много общего, он был такой же, как я, азартной натурой, и вскоре между нами установились приятельские отношения. Маньи не мог спокойно смотреть на игральные кости: стоило ему их увидеть, как он тянулся к ним, как ребенок к лакомству.
Сначала он выигрывал, потом стал проигрывать; я не отказывался ставить деньги против драгоценностей, которые он приносил, уверяя, что это фамильное достояние; во всяком случае, вещицы были стоящие. Он, правда, просил меня распорядиться ими за пределами графства, что я и обещал ему, и свое обещание выполнил. Просадив драгоценности, он начал рассчитываться расписками, а поскольку ему не подобало играть при дворе и на публике в долг, то он был только рад возможности удовлетворять свою страсть келейно. Часами просиживал он у меня в павильоне (который я отделал богато, в восточном вкусе), побрякивая игральными костями, пока не наставало время идти на службу, и так проводили мы день за днем. Потом он опять приносил мне драгоценности жемчужное ожерелье, старинную изумрудную пряжку и другие безделки, — в возмещение проигрыша, ибо нечего и говорить, что я не стал бы играть с ним так долго, если бы выигрывал он. Примерно с неделю ему везло, а потом счастье от него отвернулось, и он задолжал мне огромную сумму. Не стоит называть ее здесь, во всяком случае, она была так велика, что он никогда бы не мог со мной расплатиться.
Зачем же я, собственно, с ним возился? Зачем попусту терял время, играя келейно с банкротом, когда меня ждали, казалось, более выгодные дела? Не стану скрывать своей истинной цели. Я хотел выиграть у шевалье де Маньи не его деньги, а его нареченную — графиню Иду. Кто окажет, что я был не вправе пуститься на любую хитрость во имя любви? А впрочем, любовь тут ни при чем. Мне нужно было богатство этой дамы: я любил ее не меньше, чем Маньи, не меньше,
Каждый раз как Маньи проигрывал мне ту или другую сумму, я брал у него заемное письмо примерно такого содержания:
"Уважаемый мосье де Баллибарри! Настоящим подтверждаю, что я проиграл вам сегодня в ландскнехт (или в пикет, или в другую азартную игру безразлично, я был сильнее его в любой игре) сумму в триста дукатов и буду крайне признателен, если вы соблаговолите подождать с этим долгом некоторое время, по истечении коего вы получите все сполна с превеликой благодарностью от вашего покорнейшего слуги".
Что касается драгоценностей, которые он приносил, то я тоже, в видах предосторожности (по дядюшкиному совету, весьма разумному), позаботился обеспечить себя своего рода описью и письмом, коим он просил меня принять эти безделки в счет уплаты долга.
Когда я его так опутал, что податься было некуда, я заговорил с ним напрямик, без околичностей, как водится между людьми светскими.
— Я не столь дурного о вас мнения, мой друг, — начал Я;_ чтобы предположить, будто вы ожидаете, что я намерен и дальше играть с вами на прежних основаниях и что меня хоть сколько-нибудь устраивает ворох бесполезных клочков бумаги с вашей подписью или расписок, по которым, как мне известно, вы никогда не сможете со мной расплатиться. Не смотрите на меня волком; вы знаете, Редмонд Барри владеет шпагой лучше, чем вы; да я и не так глуп, чтобы драться с человеком, который мне столько должен; лучше выслушайте, что я собираюсь вам предложить.
Вы дарили меня своей откровенностью этот месяц нашей взаимной приязни, и я полностью посвящен в ваши дела. Вы дали своему деду обещание не играть на мелок, но вам лучше чем кому-нибудь известно, как вы сдержали свое слово, известно также, что дед откажется от вас, едва узнав правду. Но, положим, он умрет завтра — все равно, его состояния не хватит, чтобы очистить ваш долг; даже отдав мне все, вы останетесь нищим и банкротом к тому же.
Ее высочество принцесса Оливия ни в чем вам не отказывает. Почему меня не касается, но разрешите вам доложить, что это обстоятельство мне было известно, когда мы с вами начали играть.
— Быть может, вам угодно получить титул барона, а также должность камергера и ленту? — пролепетал несчастный. — Герцог ни в чем не откажет принцессе.
— Я, конечно, не возразил бы, — заметил я, — против желтой ленты и золотого камергерского ключа, хотя дворянин из рода Баллибарри не нуждается в титулованиях немецкой знати. Но я не этого добиваюсь. Мой милый шевалье, у вас не было от меня секретов. Вы рассказали мне, каких трудов вам стоило уговорить принцессу Оливию благословить ваш предполагаемый союз с графиней Идой, которая глубоко вам безразлична. Я знаю, кто не безразличен вам!
— Мосье де Баллибарри! — воскликнул ошеломленный шевалье, больше он ничего не мог произнести. Истина постепенно открывалась ему.
— Я вижу, вы начинаете меня понимать, — продолжал я. — Ее высочество принцесса (тут я придал своей интонации саркастический оттенок) не будет, поверьте, на вас в обиде, если вы откажетесь от союза с графиней-дурочкой. Я, так же как и вы, не увлечен этой дамой, но мне нужно ее состояние. Я играл с вами на это состояние и выиграл его; в тот день, как я на нем женюсь, вы получите все свои расписки и пять тысяч дукатов в придачу.