Записки безумной оптимистки. Три года спустя: Автобиография
Шрифт:
– Грушка! Наш вам привет! Опять принесли бедным издательским детям рукопись? Ну спасибо, теперь намажем на хлеб маслице! Ты пиши, пиши, глядишь, у нас и икорка появится!
Он так разговаривал со мной: то на «ты», то на «вы». Дико осознавать, что он ушел навсегда и не вернется. Но если разговоры про тот свет правда и Алексей имеет возможность увидеть нас, пусть услышит то, что я не успела сказать ему при жизни:
– Лешик, я люблю тебя, спасибо тебе за все. То место, которое ты занимал в моем сердце, не будет занято другими. Мне горько, что я потеряла друга.
Но в тот день, когда я вывалила на стол к Ольге Вячеславовне рукописи, естественно, не знала, кто такой Брагинский.
Редактор аккуратно сложила папки стопкой, смахнула ладонью невидимую пыль с верхней и очень серьезно сказала:
– Теперь решим некоторые формальности, вы сейчас посмотрите договор и, если никаких возражений не найдется, подпишете. Деньги получите после того, как договор скрепим подписями.
– Какие деньги? – изумилась я.
– Гонорар, – пояснила Ольга Вячеславовна.
Потом она помолчала немного и поинтересовалась:
– А вы разве не знаете, что писатели за книги получают деньги? Хотели бесплатно издаваться?
Я в замешательстве смотрела на Рубис. Мне, дочери писателя, очень хорошо было известно волшебное слово «гонорар». В раннем детстве я считала, что имеется этот человек, с фамилией Гонорар, у которого на службе состоит мой папа. Потом, конечно, я разобралась, в чем дело. Но, относя книгу в «Эксмо», я думала, что времена изменились и мне самой придется платить за издание рукописи.
– И еще, – завершила беседу Ольга Вячеславовна, – подумайте над псевдонимом. Ваше имя не подходит, фамилию можно оставить.
Надо сказать, что имя Агриппина мне никогда не нравилось. В 60-е годы оно было совершенно уникальным, даже эпатажным. Это сейчас детей стали называть Евдокимами, Анастасиями, Ксениями… Во времена моего детства были популярны другие имена: Светлана, Татьяна, Елена… У нас в школе имелась лишь одна Агриппина, впрочем, на журфаке и в «Вечерке» тоже.
Иногда со мной приключались комические ситуации. Однажды, стоя в очереди за продуктами в переделкинском сельпо, я услышала сзади себя дребезжащий тенорок:
– Грунь, ну купи бутылку!
Я оглянулась и увидела плюгавенького дедушку самого простецкого вида, в ватнике и сапогах. Решив, что это чей-то сторож, который знает меня с детства, я сердито отвернулась, посчитав ниже своего достоинства общаться с пьянчужкой. Честно говоря, я надеялась, что алкоголик отстанет, но он продолжал тупо ныть:
– Грунь, возьми беленькой, ну че тебе, жалко? Знаю, у тебя есть деньги, вон ту купи, дешевую. Грунь, а Грунь! Вот ты зараза какая!
Я разозлилась, резко повернулась к нему и очень сердито сказала:
– Не понимаю, по какой причине я обязана подносить вам спиртное, немедленно оставьте меня в покое.
Дедок вытаращил блеклые глазки:
– А ты тут при чем?
– Но вы же все время стонете: «Груня, купи бутылку».
– Ну и чего? – спросил дедок. – Я с женой балакаю, с Грунькой!
Я поглядела чуть вбок и заметила возле алкоголика крохотную старушонку, ростом чуть выше кошки, ее тоже звали Агриппиной.
В другой раз я шла домой и услышала крик:
– Груня, Груня!
Сами понимаете, что я моментально пошла на зов. Я привыкла быть единственной Груней в компании и решила, будто окликнули меня. Мужчина, оравший: «Груня, Груня», был мне совершенно незнаком.
Я кашлянула и спросила:
– Зачем я вам понадобилась?
– Кто? – изумился дядька.
– Я.
– Вы мне не нужны!
– Но ведь вы кричите: «Груня, Груня», – возмутилась я.
– И чего? – захлопал глазами незнакомец. – Я собаку свою зову, Груню, усвистала из двора, да еще вместе с Кешей!
– С кем? – еще больше возмутилась я. – Вы надо мной издеваетесь, да?
– Что я сделал такого? – воскликнул мужчина. – Вас знать не знаю, никому не мешаю, зову Груню и Кешу, удрали они, весна по голове ударила, вот и намазали пятки салом.
– Кто такой Кеша? – растерялась я.
– Так щенок Груньки, – пояснил дядька, – она пятерых родила, четырех пристроили, а этот остался. Во гляди, идут!
Я посмотрела в глубь двора и, сдерживая хохот, прижалась к стене дома. По дорожке вышагивала парочка: маленькая, тощая, беленькая болоночка и нечто крупное, темно-коричневое… Груня и Кеша, такого просто не бывает. Мало того, что болонку зовут как меня, так еще у нее сын Кеша, и если бы мы с Аркашкой уродились собаками, то выглядели бы именно так: маленькая, беленькая мамуська и большой черно-коричневый сынишка.
И уж совсем смешно вышло в лечебнице, куда я приволокла на прививку Черри. Ветеринар начал заполнять регистрационную карточку и спросил:
– Как зовут?
– Агриппина, – ответила я.
«Айболит» покачал головой:
– Вы меня неправильно поняли. Не кличка собаки, а ваше имя!
В сочетании с отчеством Аркадьевна Агриппина звучит совсем уж отвратительно. Начав работать в «Вечерней Москве», я поняла, что не каждому удается с первого раза правильно назвать меня. Народ обращался к корреспондентке «Алевтина», «Рина», «Ирена», «Арина» – кто как. Лучше всего меня обозвали в объединении «Мосводопровод». Я явилась туда, чтобы взять интервью у старейшего работника, который прослужил в ведомстве пятьдесят лет. Главный водопроводчик Москвы усадил журналистку в своем кабинете и торжественно заявил:
– Извините, Аргентина Аркадьевна, подождать пару минут придется.
Я вздрогнула, но постеснялась поправить его, так он ко мне и обращался во время беседы – Аргентина.
Но еще большие трудности я обрела, став репетитором. Практически все дети, сразу потерпев фиаско, переставали обращаться к училке по имени. Я, смирившись с этим, предлагала:
– Можете звать меня на немецкий манер – фрау Донцова. – Но у нас не принято называть педагогов по фамилии, и это не прижилось. Особенно насмешил меня маленький Ваня Ромашин, старательно пытавшийся запомнить имя Агриппина. Отчество он освоил быстро, а вот имя никак не укладывалась в его голове.