Записки богемского отшельника
Шрифт:
Учиться мне было просто и легко, жалел я только о том, что на первых двух курсах доминируют общеобразовательные предметы, а хотелось бы уже вплотную заняться Древним Египтом. На втором семестре обучения первого курса я решил попросить о встрече со мной профессора Георга Штайндорфа, который приехал в Берлин из Лейпцига для консультации с учеными из нашего университета. Меня очень взволновало то, что он является учеником и преемником на кафедре знаменитого египтолога профессора Георга Эберса, который известен как автор многих художественных книг, в том числе «Дочь египетского царя», «Уарда», «Иисус Навин», «Сестры» и «Серапис». Эти книги я прочитал во время путешествия, и они произвели на меня огромное впечатление, особенно «Уарда». Больше всего меня поразило то, что общественность не осудила великого ученого за его беллетристику, а поддержала в своей массе его популяризаторскую активность.
Профессор Штайндорф был очень мил, он уделил мне полчаса времени,
Теперь об именах и фамилиях в дальнейшем. У меня нет возможности спросить у каждого из моих коллег разрешения на рассказы о наших беседах, и здесь проблема не только частная и этическая, но и политическая. Сейчас мы живем в Рейхе, а после, если останемся живы, будем жить в оккупационном режиме, это уже предрешено самим ходом войны. Никто и ничто не способны спасти Германию от возмездия за все, что мы сделали и еще успеем сделать. Я не хочу, чтобы мои записки стали частью материалов каких-то следственных дел, ни до краха Рейха, ни после его краха. Поэтому, начиная с 1932 года и даже иногда значительно раньше этого, я буду либо не упоминать часть имен, либо несколько изменять их при необходимости.
Возвращаюсь к теме: по совету профессора Штайндорфа я встретился с одним молодым приват-доцентом по имени Рудольф, которому начал излагать свои мысли. А мысли у меня были связаны с библейскими рассказами о пребывании патриарха Иосифа в Египте, о фараоне Рамзесе Великом, о Моисее и Исходе евреев, все то, что навеяли мне роман Эберса «Уарда» и поверхностное и небрежное прочтение отрывков текста Ветхого Завета.
Рудольф терпеливо выслушал мой сбивчивый рассказ, но не сказал сразу ничего и предложил обсудить эту тему не в душном кабинете, а гуляя по парку в Тиргартене. Прогуливаясь по аллее, Рудольф неспешно развивал тему нашей с ним беседы. Выходило так, что Георг Эберс сделал великое дело, привлекая талантливых молодых людей, таких как я, к изучению истории Древнего Египта. Для широкой публики это очень важно, это раздвигает границы культурно-исторического пространства. Но если я хочу стать египтологом, то должен понять, что нахожусь в самом начале пути и мне не удастся сделать открытие там, где уже основательно поработали великие умы, иначе, как достигнув высочайшего уровня знания важнейших явлений времени, деталей языка и культуры. Это было по-немецки, это было понятно. Правда, я вспомнил и замечательное изречение одного англичанина: «Не надо делать то, что за нас доделают немцы». Сказал это Рудольфу, ожидал резкой реакции, но тот неожиданно весело рассмеялся: «Вы правы, действительно, мы в своей мелочности порой доходим до идиотизма».
И тут же Рудольф развил мне охватываемые философией познания принципы единства науки и свободы научного мышления, что были сформулированы Вильгельмом фон Гумбольдтом при основании Берлинского университета. Наука находится на грани познанного и непознанного, принадлежит одновременно и прошлому, и будущему, она не определяется настоящим и утилитарным, отстранена от него. Без понимания философской глубины единства и противоречий самой природы, общества и человека не может быть становления ученого в истинно творческом и свободном духе. Именно в свободе своей научной мысли каждый из профессоров нашего университета читает лекции на любые темы, которые считает интересными и важными, студенты же не ограничены в посещении лекций и семинаров, так как не профессор принадлежит студенту, не студент – профессору, а оба они принадлежат науке. Вывод его был прост – в первую очередь общеобразовательные дисциплины, становление меня как ученого, и ни в коем случае не торопиться с завершением образования, учиться в университете столько лет, сколько будет нужно для моего саморазвития.
Что же касается самой истории Иосифа и его братьев, то Рудольф считает, что, скорее всего, это легенда, относящаяся ко времени Иисуса Навина, принесенная отдельными беглецами из Египта и ставшая потом популярной в среде только еще формирующегося этноса древних евреев. Библейские рассказы примерно до времени Давида и Соломона представляют собой во многом не исторический источник, а памятник культуры, нельзя к этой части Библии подходить, как к летописи. Некоторые ученые сегодня сомневаются даже в существовании самого пророка Моисея, полагая, что это, возможно, просто некий легендарный культурно-религиозный герой, даже героический символ, образ, вокруг которого военный вождь Иисус Навин объединил разрозненные отряды беглецов из Египта и Палестины. Истории про Авраама и Иакова, про Иосифа и Моисея образуют некую синкретическую египетско-семитскую легенду, которая затем превращается в обработанное поздними переписчиками предание. Мне надо оставить пока все это и обратиться к серьезной науке, так сказал Рудольф.
Я полностью согласился с ним и принялся за изучение древнеегипетского языка, что всегда, особенно
Хотя самая сильная египтология в Германии была сосредоточена тогда в Лейпциге, но и Берлин вышел на мировой уровень к 1913 году. Традиционно в Германии в египтологии преобладают строительные науки и филология. Пирамиды, храмы, дамбы и крепости меня мало занимали, потому я выбрал папирусы и петроглифы. Ведь именно у нас в Берлине продолжал свою работу знаменитый Адольф Эрман, инициатор создания и автор Тезауруса и Берлинского словаря египетского языка, собиратель коллекции памятников письменной культуры Древнего Египта. Учеником одного из учеников Эрмана был также и Рудольф, специалист по памятникам письменной культуры Нового Царства, иначе периода XVI–XI веков до н. э.
Привычка иногда читать на отдыхе что попало, чтобы развеяться, сыграла в моей научной карьере совершенно исключительную роль. Случайно мне попалась во французском журнале, который я взял на почте в Карлсбаде, чтобы попрактиковаться в языке и развлечься, статья о некоем криминалисте из Лиона Эдмоне Локаре и его графометрическом методе почерковедческой экспертизы. Я подумал, что если применить графометрию к иератическому, демотическому или даже иероглифическом письму Древнего Египта в целях определения места и времени создания того или иного документа, то это будет не просто палеография, известная со времен аббата Монфокона, а нечто совершенно новое: графометрия, палеокриминалистика и палеопсихология культуры в их методологическом единстве и историческом измерении. Со временем меняется написание некоторых знаков, в разных городах есть разные традиции обучения писцов, и с помощью нового метода можно будет, собрав большую коллекцию образцов, буквально по нескольким строкам легко отличить, например, документ из Мемфиса XV века до н. э. от документа из Абидоса XIII века до н. э. И для этого нам даже не надо будет проводить работу с самими папирусами или стелами, нужны только их качественные фотографии. Можно собрать фототеку со всего мира – из Лондона, Каира, Парижа, Нью-Йорка, Санкт-Петербурга и Лейпцига – и создать на ее основе справочник, который могли бы использовать египтологи всего мира при изучении документов. Какая интересная и актуальная задача!
Принес в сентябре эту идею Рудольфу. Он неожиданно полностью ее одобрил и поддержал: «Этому стоит посвятить свою научную деятельность». Мы начали работу с коллекции папирусов университета осенью 1913 года. О самом методе писать больше ничего не буду, отсылаю к своим публикациям.
В это время в общественной атмосфере иногда проявлялись милитаристские настроения или, наоборот, страхи грядущей войны. Но культурная общественность и даже политики не верили в возможность большого европейского конфликта. В 1911 году, когда депутат-социалист Август Бебель выступил в Рейхстаге с речью-предупреждением, его подняли на смех: «Какая может быть война в эпоху динамита и аэропланов? Мы же не сумасшедшие, чтобы разрушать блага цивилизации, созданные трудом многих поколений. Это просто обычное мелкое политиканство социалистов, желающих привлечь внимание к своим серым и унылым фигурам». В Австро-Венгрии, Великобритании, Италии и России также относились к возможности большой войны скептически, и только французы воспринимали такую перспективу достаточно реально. «Пуанкаре – это война», – говорили в Париже. Французы продолжали жаждать реванша за 1871 год и втягивали в свою политическую орбиту Россию. В Германии тоже были сторонники «натиска на Восток», но это была лишь теория, а не политическая практика, равно как и Россия иногда начинала разговоры про Константинополь и проливы или про единство славян перед лицом тевтонской угрозы. Балканы были узлом противоречий и локальных войн, но у них это продолжалось уже столетие, и великие державы не собирались вступать в борьбу за интересы «Великой Болгарии», «Великой Сербии» или «Великой Албании».
Бывает так, что человек, переболев в детстве корью, надолго приобретает невосприимчивость к болезни, но проходят десятки лет, организм забывает о ранее полученном уроке, теряет иммунитет, и он заболевает в старости вновь. Европа получила могучую прививку в эпоху Наполеоновских войн, но начала терять иммунитет во второй половине XIX века. Восточная, или Крымская, и франко-прусская войны были грозными предвестниками болезни, на которые не обратили должного внимания, антивоенный иммунитет иссяк, и вся Европа пала жертвой всеобщего преступного легкомыслия. Это я понимаю сейчас, а тогда я был далек от политики и строил планы работы и отдыха на 1914 год.